Это все фантазия. Сейчас я подробно растолкую фантазию Наны. Тедди и Бруно учатся в первом классе. Но они не учатся в одной школе. Они получают образование в разных школах. Но на выходные они снова могут встретиться и поболтать. Они болтают и, пока болтают, притворяются, что им не надо разлучаться или играть с другими мальчишками. Нет, что бы ни происходило в школе, они всегда ждут только этих выходных. Они преданы друг другу. Тедди и Бруно привыкли к роскоши общения, они лучшие друзья. Они родственные души. Такая вот фантазия. Такая вот история. Тедди читал Бруно “Маленького принца”. Нана настаивала, что Тедди и Бруно были непослушными детьми, и читали в темноте, светя себе фонариком под одеялом. Что это, инфантилизм? спрашивал себя Моше. А если и да? Его это не слишком беспокоило. Его радовало, что Нана счастлива. Ему нравилось, когда Нана сексуальна.

По крайней мере, Моше предполагал, что дело дойдет и до секса.

А Тедди разговаривал с Бруно. Он сказал Бруно, что ему трудно заснуть. Воспитательница беспокоится за него. Он ложится спать и слышит громкие удары своего сердца. И еще астма. Трудно дышать, приступы удушья, это называется астма. Тедди поведал Бруно, что каждый раз, когда он пытается уснуть, он представляет себе, что играет в крикет. Звучит глупо, но это так. Он стоит с крикетной битой. Абсолютно реальное ощущение. Ему кажется, что он стоит у черты и бьет битой по отметине, раз за разом, как по телевизору. Кровь стучит в ушах. Моше замолк.

— Это просто тревожный сон, — сказал Бруно срывающимся голосом.

Бруно был развит не по годам. Ему еще и восьми нет, а уже читал Фрейда.

Они лежали в бывшей детской, рядом с ящиком, полным игрушек. В ящике лежал немного помятый кивер с длинным искусственным мехом. Нана получила его за храбрость, когда ей пришлось накладывать швы на лбу. Все Нанины музыкальные аттестаты Объединенной Комиссии — фортепиано и флейта, с первого по восьмой класс — висели в рамочках на стене. Рамочки были пластиковые, часть из них с позолоченными рельефными завитками, часть простые.

— Помнишь, — сказал Тедди, — как скатываешься с дивана спиной на подушки, и у тебя как будто исчезает живот?

Нана взглянула на плечи Моше, покрытые редкими тонкими волосками. Ее груди сплющенными овалами свешивались на один бок.

— Ты в порядке? — спросила она.

И Тедди, исполняя внутреннюю арию любви, страсти и всепоглощающего желания, прошептал:

— Сеарашо.

Он откинулся на спину, потом уронил голову на бок в ее сторону. Два его подбородка потерлись друг о друга. Он поцеловал ее. Она поцеловала его.

— Классно, — сказала Нана. — Если тебе классно, значит, классно.

Глядя с улицы, стоя рядом со спящим полисменом, в неясном свете уличных фонарей, вы бы ничего не увидели. Вы бы не увидели, скажем, Нану в расстегнутой пижаме, и открывшийся изгиб ее левой груди. Нет. Вы увидели бы спальню, Вы увидели бы свет лампы. Вы увидели бы тихое пристанище.

Тихое семейное счастье.

Как, думал Моше, как можно от этой нежности перейти к разврату?

Все было сложно. Они не были маленькими мальчиками. Они не были голубыми. Разврат, в данных обстоятельствах, был практически невозможен. У них не было опыта в детском мальчишеском сексе.

— Можно мне тебя потрогать? — спросил он. Потому что Тедди и Бруно, в конце концов, были голубыми. — Хочешь, я тебя потрогаю?

Моше положил свою руку туда, где должен был быть крошечный член Бруно.

Нана прижала его руку. Она прижала ее к себе.

— О нет, — сказала она.

Когда первоклассник говорит “нет”, это значит “да”.

Представляю, как вы озадачены. Возможно, у вас куча вопросов. Почему они не пеняют друг другу? Почему не желают отношений попроще? Почему Моше подыгрывает ей с Тедди и Бруно? И почему он не жалуется на флирт Наны с другой девочкой? Почему, наконец, Нана не жалуется на то, что Моше никогда ее не ревнует?

Они не жалуются на судьбу, потому что жаловаться нелегко. Они не жалуются, потому что с радостью идут на компромисс. Нытье для них хуже компромисса.

Я знаю, вас этим не убедишь. Моих резонов недостаточно. Где реализм? спросите вы. Где скрупулезный подход европейского романа? Где правда жизни Бальзака и Толстого?

Возьмем еще одного европейского романиста. Я расскажу вам об одном эпизоде из жизни Михаила Булгакова. Булгаков писал пьесы и сатирические романы в сталинской России.

28 марта 1930 года Булгаков написал письмо Правительству СССР.

После того как все мои произведения были запрещены, среди многих граждан, которым я известен как писатель, стали раздаваться голоса, подающие мне один и тот же совет.

Сочинить “коммунистическую пьесу” (в кавычках я привожу цитаты), а кроме того, обратиться к Правительству СССР с покаянным письмом, содержащим в себе отказ от прежних моих взглядов, высказанных мною в литературных произведениях, и уверения в том, что отныне я буду работать как преданный идее коммунизма писатель-попутчик.

Цель: спастись от гонений, нищеты и неизбежной гибели в финале.

Этого совета я не послушался.

Моя цель — гораздо серьезнее.

Я доказываю с документами в руках, что вся пресса СССР, а с нею вместе и все учреждения, которым поручен контроль репертуара, в течение всех лет моей литературной работы ЕДИНОДУШНО И С НЕОБЫКНОВЕННОЙ ЯРОСТЬЮ доказывали, что произведения Михаила Булгакова в СССР не могут существовать.

И я заявляю, что пресса СССР СОВЕРШЕННО ПРАВА.

ВСЯКИЙ САТИРИК В СССР ПОСЯГАЕТ НА СОВЕТСКИЙ СТРОЙ.

Мыслим ли я в СССР?

Я ПРОШУ ПРАВИТЕЛЬСТВО СССР ПРИКАЗАТЬ МНЕ В СРОЧНОМ ПОРЯДКЕ ПОКИНУТЬ

ПРЕДЕЛЫ СССР В СОПРОВОЖДЕНИИ МОЕЙ ЖЕНЫ.

Если же и то, что я написал, неубедительно, и меня обрекут на пожизненное молчание в СССР, я прошу Советское Правительство дать мне работу по специальности.

Но, скажете вы, это ведь совершенно другое дело. Булгаков жил при Сталине. Какая, спросите вы, связь между смелым пафосом письма Булгакова и отношениями Наны и Моше? Не стану же я утверждать, что отношения Наны, Моше и Анджали напоминали жизнь под гнетом сталинизма. Флирт втроем — это никакой не сталинизм.

Ну да. Не сталинизм. Если сталинизм означает тоталитарную агрессию, то это, конечно же, не сталинизм. Но в 1930 году Сталин не был сталинистом. Он был довольно дружелюбен. По свидетельству одного из тайных информаторов, Сталин позвонил Михаилу Булгакову.

— Это товарищ Булгаков? — спросил голос в трубке.

— Да, — ответил Булгаков.

— Сейчас с вами будет говорить товарищ Сталин.