На снегу появились следы крупных гусиных лап. Кто-то визжал на болоте: над Калибановым смеялись, издевались.

Начальнику хотелось, чтобы всё исчезло – Мшава с голодными зэками и стрелками, воющая по Тонечке Нина Петровна, Фэ и он сам. «Пустерьга я, никцемный целовек!» Калибанов закрылся в кабинете, не хотел никого слушать и собирался не сегодня-завтра пустить себе пулю в ответственное лицо.

Зыков отказался идти на охоту без приказа начальства, полез на вышку с ведром, сделал вид, что не заметил, как стрелок Цветков вывел из барака группу ударниц и самовольно покинул с ними зону. Крепости таяли, пахло лесом, желтела сухая трава, Зыков мечтал о куске лосиной печени и сладком чае.

Баба Паня, маленькая, плотненькая, матерясь, утопая в снегах, привела обитателей Мшавы в небольшой лесок, где недавно видели следы лося. Стрелка и трёх «деушек» оставила на просеке в том месте, где должен был появиться зверь. Остальные деушки и мохнатые лайки пошли за Паней загонять сохатого.

Две деушки – клеветница на национальную политику партии и советской власти Галина Аскольдовна с кафедры народов Севера географического факультета ЛГУ и карикатуристка-антисоветчица Люба – впервые держали в руках винтовку. Грабительница Валька Финюк умела обращаться с огнестрельным оружием: в 1938-м посредством выстрела из обреза она ограбила курского гражданина Хряпова (взята была лошадь с санями), за что и села.

Валька приплясывала от холода и, не веря своим чувствам и ощущениям, с наслаждением сжимала винтовку. Ей хотелось первой пальнуть в лося, она с таким напряжением вглядывалась в ёлки, что рябило в глазах.

Вася подошёл послушать, о чём говорят клеветница с антисоветчицей, эти женщины своей весёлой болтливостью, спокойствием при любых обстоятельствах и добротой напоминали ему мать. Галина Аскольдовна рассказывала Любе страшно интересную сказку нганасан про то, как живой молодой шаман отправился в землю мёртвых добывать занемогшую девку, там разговаривал с мёртвыми шаманами и крылатыми шайтанами. Боялся упустить девку; всё закончилось хорошо.

Рассказ прерывался приступами сильного кашля, Галина Аскольдовна прятала лицо в рукав, плевала в снег. Потом речь зашла о мертвеце, который жил вместе с мужем и женой: так веселее. Он был совершенно как живой, только мыши ему часть лица погрызли. Галина Аскольдовна объясняла, что в фольклоре отражаются природные особенности мест обитания данного народа: в условиях вечной мерзлоты тело может долго не разлагаться и сохраняться, если, конечно, звери его не сгрызут.

Валька тихо материлась – опять Галина Аскольдовна собрала «учёную кучку»! Упустят зверя! Спугнут! В другое время она и сама бы с удовольствием послушала сказки про косоглазых, но сейчас, на охоте, перед лицом голодной смерти было не до того. «Галина Аскольдовна, мать вашу!» – громко зашептала грабительница: забывшись, клеветница пыталась извлечь из больной груди три ноты и вывести многоголосное соло тувинского хоомея.

Стрелок, клеветница и антисоветчица настолько увлеклись лекцией, что не слышали, как в отдалении лаяло и улюлюкало… Тысячи столбов дыма поднимались из чумов мёртвых, били шаманские бубны, людей около чумов было как комара; нганасаны ставили вехи, чтобы направить вспугнутое стадо диких оленей к реке, где его ожидали охотники; шаманили мёртвые, шаманили живые…

Вдруг все вздрогнули – из леса вышли лосиха с восьмимесячным лосёнком, встали между Валькой и учёной кучкой. Стрелять было никак нельзя, ждали, что звери отойдут в сторонку, но они не уходили и тупо смотрели на охотников. Валька не выдержала и рванула к зверю, чтобы выстрелить в упор. Лосиха с лосёнком порхнули в лес. Грабительница побежала за ними, но куда там – их и след простыл. Раздался выстрел: антисоветчица-карикатуристка, поражаясь себе, с одного раза завалила огромного чёрного лося с белыми ногами, который вышел на просеку за своей семьёй.

До самого лета баба Паня водила деушек на охоту. В июне возобновились поставки продовольствия – на Мшаву пришли обозы с мукой и растительным маслом. Зэчки-ударницы заканчивали строительство новых бараков, занимались прополкой грядок.

Калибанов гулял с Тонечкой по земляничным полянам около свежих могил. Он затаил злобу на Васю, не хотел принимать во внимание, что охранник своим самоуправством спас людей от голода.

«Непроверенный целовек, политицески сомнительный целовек», – шипел Калибанов. Теперь, когда пришли обозы и стало ясно, что начальство ВСРУЛа сменило гнев на милость, ему хотелось бы избавиться от Васи.

Калибанову казалось, что каким-то тайным образом, сама собой, система полковника Смолова и майора Перова потихоньку внедрилась во мшавский распорядок. Теперь всё будет хорошо, уже было хорошо, вон и Фэ перестала сшибать рюхи и бегать на болото, с большим животом, в шубе, сидела на лавочке и грелась на летнем солнце.

Машенька линяла, стала слабой, жалкой, беззащитной. Шкурка сходила клоками, а не чулком. И-Тин сказал, что удава надо выкупать, целый день носил из Невы воду, кипятил её, наполнил ванну. Можно было, конечно, обратиться за помощью к Наримановичу, но маленький шустрый китаец героически таскал вёдра сам.

Нариманович продавал воду: несколько раз в день привозил её с реки в удобных санках. Жильцы нижних этажей за водой не ходили (Вера Сергеевна обзывала их распустившимися недисциплинированными лентяями), они нанимали дворника-водовоза, без особого сожаления расставаясь с нужными вещами и ценными безделушками, которые выбирала по своему вкусу дворничиха Гуля.

Гуля хозяйски расхаживала по загаженным спальням и гостиным, протирала тряпкой и складывала в мешки вазы, часы, подсвечники. В мирное время она мыла полы в этих квартирах, с восхищением разглядывала роскошные детали мещанского быта, все эти статуэтки и расписные чашечки на этажерочках. Теперь «роскошь» была совершенно доступна – люди всё отдавали за кусок еды, за воду, за дрова. На толкучке Гуля меняла роскошь на продукты, кормилась сама, кормила жильцов и своего Наримановича.

Вера Сергеевна обзывала Гулю мародёршей, Гуля на неё не обижалась, всегда с ней здоровалась. Суровая коммунистка колотила ломом по лестничным ступеням и на «здравствуйте» не отвечала. Ей было противно и завидно, ей совершенно нечего было менять.

На толкучку дворничиха тащила всё, кроме часов. Часы она оставляла себе и вскоре дворницкая стала напоминать антикварную лавку – куда ни глянь, везде стояли и висели старинные часы. На стенах качали маятниками и чётко отбивали такт резные Генри Мозеры, им вторили настольные часы с амурами и отдыхающими пасту́шками. Перед сном дворники заводили свои часы специальными ключиками, подтягивали гирьки на цепочках, смотрели, как крутятся таинственные колёсики и бьют молоточки по гонгу и струнам. Плясал огонёк керосинки, по стенам дворницкой двигались странные тени…

Страдалицу Машеньку опустили в воду, она ушла на дно, тихо лежала, старая кожа отстала, упругое тело засветилось, начало переливаться красным, зелёным, жёлтым.

Приближался Новый год. Ходили к дедушке на Смоленское кладбище, наломали еловых веток. Дома Маруся повесила на ветки игрушки – ватных мышек и зайчиков, Машенька пробовала их язычком.