«Я — дипломат», повествующая о нелегком, но важном труде на передовых внешнеполитических рубежах.

Михаил Швыдкой

спецпредставитель Президента РФ по международному культурному сотрудничеству

Я думаю, что Иосиф Давыдович даже в последние годы своей жизни, выходя на сцену, представлял Советский Союз. Я уверен, что после его ухода вместе с нами скорбели люди и на Украине, и в Белоруссии, и в Казахстане, и в Прибалтике, и в Америке, и в Австралии — везде, где есть выходцы из этой огромной, уже исчезнувшей страны. Им тоже трудно поверить в его уход от всех нас.

Он был во многом не только выдающимся артистом, но и уникальным человеком, который помогал детским домам, занимался благотворительной деятельностью, выступал в Государственной Думе, отстаивая интересы культуры. Никогда не забуду, когда я стал министром культуры, он вышел на трибуну и сказал: «Поскольку в зале находится министр культуры, я спою романс, который ему посвящаю, — романс под названием „Нищая“». Выходил и пел. Не только мне лично, но, как выяснилось, и моему предшественнику Евгению Сидорову. Сам же он очень много делал для того, чтобы наша культура перестала быть нищей.

Когда умер Фрэнк Синатра, а Кобзона, кстати, называли русским Синатрой, «Нью-Йорк Таймс» вышла тогда с заголовком «Умер Фрэнк Синатра — закончился ХХ век». А теперь я могу сказать: ушел из жизни Иосиф Давыдович — и с ним закончился, к сожалению, Советский Союз, потому что он был рупором этого огромного пространства. Даже когда он пел «Я люблю тебя, Россия», он все равно имел в виду громадную территорию СССР. Своим творчеством он выразил всю советскую эпоху.

Более того, он умел сделать патриотические песни очень личными. Он знал, что патриотизм — это очень личное чувство. И, например, пел «А у нас во дворе» как патриотическую песню. И все песни из «Семнадцать мгновений весны» — это и высочайшая лирика, и высокий патриотизм. В этом смысле была его сила.

…Нужно низко поклониться Нелли Михайловне, потому что, если бы не она, ему было бы намного сложнее бороться с болезнью. И она, продляя ему жизнь, сделала для нас очень многое. Ведь в каждом из нас он что-то изменил, он каждого из нас сделал лучше. А скольким ученикам передал свой бесценный опыт! У него был божий дар творческий, у него был божий дар человеческий. Это не передается, к сожалению.

Он отстаивал своих подопечных невероятнейшим образом. Умел ходить по высоким кабинетам, просить, добиваться… В итоге, например, он смог получить здание, в котором сейчас располагается Московский институт театрального искусства, сегодня носящий его имя. А чтобы попросить здание в Москве, для этого надо провести огромную работу. Для этого надо быть Кобзоном.

Его имя носит и самолет, который летает и по России, и за рубежом. Поэтому для нас всех, его друзей и поклонников, Кобзон по-прежнему находится в полете. Полет, который не прерван.

Он создал себе нерукотворный памятник, к которому не зарастет народная тропа никогда, потому что он перевернул нашу жизнь, рассказав о ней так, как не сделал никто другой. Поэтому его место не будет никем заполнено. Такого масштаба личность — художественная, творческая — это редчайший, бесценный дар. Спасибо, что Господь улыбнулся всем нам и послал на землю Иосифа Давыдовича. Он был великим музыкантом, великим мастером, великим гражданином и великим человеком.

Владимир Шукшин

генерал ФСБ, доктор политических наук

Моя первая встреча с Иосифом Давыдовичем состоялась еще в советское время, когда я только начинал службу в девятом управлении КГБ СССР. В Колонном зале Дома союзов давали концерт, приуроченный к празднованию то ли Дня Октябрьской революции 7 ноября, то ли Дня милиции 10 ноября. Не помню. Иосиф Давыдович принимал в нем участие. На торжестве присутствовал Генеральный секретарь ЦК КПСС Михаил Горбачев, и мы были вместе с ним. Встреча с Кобзоном была мимолетной, но я ее очень хорошо запомнил.

В 1992 году, когда я начал работать с Юрием Михайловичем Лужковым, мы стали часто видеться с Кобзоном. Со временем наши встречи переросли в дружбу. Лужков с большим уважением относился к Иосифу Давыдовичу, очень любил его творчество, они часто общались.

Кобзон беззаветно любил и уважал своего зрителя. Это проявлялось, казалось бы, даже в самых незначительных деталях. Так, он всегда выходил к зрителю наглаженный, как с иголочки, даже стрелки на брюках были видны. Когда мы стали дружны, он раскрыл мне свой секрет: надев концертный костюм, он уже ни на минуту не присаживался. И так до тех пор, пока не закончится концерт — а он мог длиться пять-шесть, а иногда и десять часов!

Еще одно проявление уважения и честности по отношению к зрителю — это нелюбовь Кобзона к фонограмме. Как и любому артисту, Иосифу Давыдовичу предлагали петь под «фанеру», но он отказывался. Даже тогда, когда были технические накладки или того требовали обстоятельства, музыка шла фонограммой, а Иосиф Давыдович пел вживую. Зритель, конечно же, отвечал своему любимому артисту полной взаимностью — на его концертах всегда царила необыкновенная атмосфера искренности и душевности, а зал всегда был переполнен.

Меня всегда поражала его потрясающая работоспособность. К примеру, концерт, который Кобзон давал в ГЦКЗ «Россия» в связи со своим шестидесятилетием, длился более 12 часов. Концерт начался в 19.00, мы с Юрием Михайловичем ушли в 7.30 утра, а Иосиф Давыдович еще продолжал петь.

Безоружным оказался один на один с боевиками

Чужое горе не оставляло Иосифа Давыдовича равнодушным, и он всегда оказывался там, где в нем нуждались; там, где произошла беда. Так было, когда случилась авария на Чернобыльской АЭС, — туда он поехал уже на