хочешь обо мне узнать? — голос у нее был несколько сердит. Она повернулась на спину.

— Хотя бы то, что ты посчитаешь нужным мне сказать. Интимные секреты меня не интересуют.

— Паспортные данные тебе нужны. Ах да! Паспорт я как раз и не прихватила. Но могу смотаться.

— Зачем ты так? Хотя я даже не знаю твою фамилию. Ну, можно, конечно, и так. Просто…

— Тебе это очень надо? Это что-то может изменить в наших отношениях? Ну, Тяпкина-Ляпкина.

— У тебя сейчас девичья фамилия? Или другая? Господи, зачем я это всё спрашиваю?

— Ага! Но она очень скучная. И при возможности я с ней расстанусь без сожаления. Ры-ба-ко-ва! Значит, кликуха должна быть Рыба или ласково-уменьшительная Рыбка. Моя.

— Как? Ты сказала Рыбакова? Твоя настоящая фамилия Рыбакова? Мда! Рыбакова! Рыбакова!

Я оперся на локоть. Поглядел на ее лицо. Нет! Совершенно непохожа, даже близко непохожа.

— Да! А что? Чему ты так удивился? Не пойму. Обычная фамилия. Что тебе показалось странным?

— Нет, ничего, Наташа! Артист такой был советский Рыбаков, очень популярный. Вы случайно не родственники? Хотя он уже давно умер. Может быть, доводится тебе троюродным прадедушкой?

— Всё! я сплю! Ты несносный! Противный и липучий! Чего ты как репей пристал? Надоел!

Она фыркнула. И снова отвернулась к стенке. Я тоже лег. Закрыл глаза. Сон не приходил.

О небедной бабушке замолвить слово

С Наташей Рыбаковой я учился с первого класса. О том, что я ей неравнодушен, стало ясно, когда мы стали семиклассниками. Когда мы были уже в девятом, у нее по-женски округлилась фигура, налилась грудь. И симпатичное полнощекое личико, большие сверкающие глаза сделали ее предметом обожания многих старшеклассников, которые, как коты, облизывались ей вслед. Она стреляла глазками, крутила хвостом, как говорили мы, пацаны. Но ничего такого никому не позволяла. В выходные и на каникулах по утрам она приходила к нам и звала на каток, который был возле школы. Я в такие дни обычно подолгу нежился в постели. Она отворачивалась, и я, быстро натягивал на себя одежду, после чего разрешал ей повернуться. На полдня, а порой до вечера, мы уходили на ледяную коробку, где по вечерам играла музыка, горели разноцветные лампочки и было много народа самых разных возрастов. Мне нравились коньки, я довольно прилично нарезал круги и одно время даже попытался играть в школьной хоккейной команде. Кстати, старший мой брат был вратарем. После того, как мне шайбой засветили по носу, и я чуть ли не полкатка залил кровью, то порвал с хоккеем окончательно и бесповоротно и даже не смотрел его по телевизору. Когда мы учились в десятом классе, некоторые даже были убеждены, что у нас с Наташей были интимные отношения, так много времени мы проводили вместе. Ничего подобного. Наташа была мне симпатична, но не более того. Мы даже ни разу не поцеловались. Я доставлял ей страдания, заставлял ее мучиться, но ничего не мог с собой поделать. Мне было ее жалко. Не знаю, на что надеялась Наташа, но все ее попытки сблизиться разбивались о стену моей холодности и иронии. Она поджимала губки и еле сдерживала слезы. Через несколько лет, когда я уже заканчивал университет, узнал, что Наташа вышла замуж и бросила учебу в институте. Довольно скоро разошлись, и Наташа одна воспитывала ребенка, а жила у родителей. Однажды я увидел ее на улице с коляской и, поспешно свернув в переулок, быстро зашагал прочь, не оглядываясь. Я чувствовал себя виноватым в том, что так сложилась ее в жизнь. И просто не мог бы взглянуть ей в глаза. Я почему-то был уверен, что виноват в ее несчастья…

Закрыл глаза и сразу провалился в сон. Оказывается, можно проваливаться не только в канализационные люки, хотя до сих пор… тьфу! Тьфу! Но у меня же еще все впереди! Я летел бесшумно в полной темноте и тишине, падал в бездонную бездну. Может быть, это был черный бездонный мир космоса? Я же самый настоящий астронавт. Тогда я буду лететь целую вечность. Вот внизу подо мной сверкнули желтые огоньки. Что это? Звезды? Как говорится, поезд прибывает на конечную станцию. Огоньки становятся всё больше и ярче. Они перемещаются. Вот из темноты стали проступать контуры гигантской крысы, которая терпеливо следила за моим падением. Она хищно скалила зубы, ее длинный хвост извивался на дне бездны, которая становилась всё ближе. Зловоние становилось невыносимым. Я выбросил руки в стороны, надеясь найти какую-нибудь опору, чтобы прекратить падение. Но руки хватали только пустоту. Зловонная зубастая пасть неумолимо приближалась. Крыса поднялась на задние лапы и вытянулась вверх. Я пропал, мне не было спасения, всё мое существо вопило от ужаса. Уже отчетливо раздавалось щелканье клыков. Я погиб. Мне нет спасения. Но какая ужасная гибель! Что угодно, только не это.

Но, как никогда, именно сейчас я хотел жить. Пошла прочь, мерзкая тварь! Сгинь нечистая сила.

— Роман! Ромочка! Проснись! Да что же ты? Ты слышишь меня? Проснись же, в конце концов!

— Что такое? Что-то случилось? Где я? Ах да! Наташа! Это ты? Это ты Наташа! Я люблю…

— Тебе снились кошмары? Ты кричал во сне. Что-то непонятное, но страшное. Тебе было страшно.

Я открыл глаза. В голове какой-то был туман и тяжесть во всем теле, словно я всю ночь разгружал мешки.

— Разве я спал? Да, конечно, спал. Мне просто приснился очень реалистический сон.

Наташа наклонилась надо мной. На лице ее было беспокойство. Она провела пальцами по моей щеке.

— Сначала что-то бормотал неразборчиво, а потом закричал. Громко. Но непонятно.

— От счастья, может быть? — я улыбнулся. Действительно, это счастье! Я снова вижу ее.

— Ага! С гримасой ужаса на лице. Я напугалась. Ты больше так не делай, пожалуйста!

— Сон как раз то, что мы не можем контролировать. Я не хотел тебя пугать. Я хочу от тебя другого.

— А ты многое не можешь контролировать. Наверно, у тебя в голове поврежден участок, который за это отвечает.

— На что вы намекаете, девушка? Я не понял. Изъясняйтесь понятней! Как-никак вы всё-таки технолог.

Я сел. Протер глаза. Какая она красивая! Вот после этого и не верь в чудеса! Есть они!

— На что? На половое невоздержание! На что же еще? А излишества всегда вредны. Это истина, не требующая доказательств, то есть аксиома. Во всем должна быть мера.

— Наверстываю за многие-многие тысячелетия воздержания. Где ты была раньше? Могла бы прийти и пораньше.

— Если наверстывать такими темпами, то надолго тебя не