всё иллюзия, — объясняет он мне. — Ненастоящее. Поэтому получивший по тестикулам Кощей исчез, а не взъярился, понимаешь?

— Ага… — киваю я. — Есть хочется и спать, а у нас тут русские народные сказки.

— Поесть? Да легко, — хмыкает жених. — Вон видишь, печь стоит? Можем пирожков напечь.

— Пирожки — это правильно, — радуюсь я, увидев заодно и вполне так подоспевшее тесто.

Ни о чём печь не спрашивая, занимаюсь готовкой. Потому что волшебная она или нет, я не в курсе, а кушать хочется. В процессе этого дела даже не замечаю, как сверху прилетает Змей Горыныч, чудом не получивший гранату в одно из рыл. Видимо, его этот факт и самого удивляет, поэтому он некоторое время молчит, позволяя мне поставить пироги в печь.

— Дети, — фальцетом произносит левая голова. — Вкусные?

— Несъедобные, — отвечает ему Серёжа.

— Раскрой глаза, — комментирует правая. — Это воины, ещё и истинные. Ну их на хрен, потом опять от богатырей огребём.

— Сейчас пироги подоспеют, все вместе и поедим, — вношу я своё предложение.

— Ты не боишься? — спрашивает меня средняя голова, опускаясь на шее пониже и с интересом разглядывая.

— Не-а, — качаю я головой. — Если что, тебя Серёжа нашинкует.

— Как есть царевна, — вздыхает правая. — Ничего не боится и верит в жениха.

Змей Горыныч задумывается, печка голосом сообщает, что пироги готовы, за что я её вежливо благодарю. При этом еды оказывается как-то очень много, поэтому хватает и Серёже, и мне, и Змею, несколько удивлённому тем, что его не боятся, не пугаются, не пытаются нашинковать, а угощают. Поев, мы отправляемся дальше. Серёжа при этом задумчив.

Я тоже задумываюсь, потому что напугать нас, заставить повернуть обратно такими способами просто невозможно. Война нам привычна, гражданской жизни мы не знаем, а сказки… Понятно, что со сказками. Кощею всандалить, Горыныча покормить, кто там ещё? Людоед? Мы с Серёжей таких видели, что людоед по сравнению с ними — лапочка. Разве что инопланетяне ещё, но о них я, например, только «Чужого» смотрела, а там надо просто стрелять. От войны ничем не отличается, так что разницы-то. Моральными вещами можно озадачить, по-моему…

— О, яблонька, — вижу я дерево, что-то о нём вспоминая. — Серёж, яблочко хочешь?

— Давай, — кивает он, останавливаясь. — А то ей вишь, как тяжело? И нам витамины.

Я тянусь к яблочку, чтобы сорвать его, а оно сразу же падает на землю, куда-то укатываясь. Причём полное ощущение создаётся, что само из рук вырвалось. Интересно…

— Иди за яблочком, — слышим мы женский добрый какой-то голос. — Приведёт оно вас к вашей цели…

— Пошли, любовь моя, за маячком, — хмыкает жених. — Не судьба нам яблочек поесть.

— Успеем ещё, — киваю я ему, понимая, что сказка продолжается.

В принципе-то, всё логично, мы же дети… Того, что мы военные души, никакая сказка рассчитать не может, так что иллюзии продолжаются, а тот факт, что мы спокойно идём, ещё ничего не значит. Серые волки нас не испугают, как и дикие коты, а вот что способно испугать ребёнка с таким прошлым, как у меня, например… Я знаю, что именно это может быть, ещё как знаю, но не думаю, что до такого дойдёт, всё-таки сказки у нас больше добрые.

Внезапно, без перехода, я оказываюсь на знакомой до последней выщерблинки спортивной скамье своего детства. Дёрнувшись, понимаю, что привязана и одежды на мне нет. Видимо, теперь иллюзия берёт картины из моего детства. Значит, сейчас будет больно, как было в детские годы. Не знаю, за что в этот раз, да и неважно, потому что я вся сжимаюсь. Вполне рефлекторное движение любого ребёнка, которого бьют.

— Зачем вы попёрлись в лес? — слышу я спокойный голос своей мучительницы. — Этот байстрюк сдох, но ты сейчас пожалеешь, что не сдохла вместе с ним!

Нет! Серёжа не может умереть! Нет! Это иллюзия, иллюзия, направленная на мой страх. И, будто подтверждая мои мысли, раздаётся тонкий свист, заканчивающийся болью. Дикой, я уже и забыла, получается, какая это дикая боль. Я теряю над собой контроль и кричу на радость мучительнице, но страшнее этой боли — отсутствие Серёжи. Страх его потерять рвёт душу сильнее, и я тянусь к любимому, тянусь изо всех сил, почти не обращая уже внимания на то, что со мной делают.

В какой момент всё исчезает, я и сама не понимаю, что падаю на тропинку, прямо к Серёжиным ногам. Задница горит огнём, но я вижу его, чувствую и реву. Живой! Живой мой Серёженька, живой!

— Что с тобой, маленькая? — слышу я такой родной голос, а самые заботливые на свете руки обнимают меня, но я рыдаю и остановиться не могу.

И мой Серёжа сидит в траве, прислонившись к дереву, держит меня в объятиях, покачивая и успокаивая, а я сквозь слёзы рассказываю ему. Я рассказываю о своём детстве, о том, как лупили, как я боялась этого. Я говорю о том, как испугалась, что с ним что-то случилось, а Серёжа меня гладит, гладит, и от его тепла мне становится спокойнее.

— Это все закончилось, такого никогда больше не будет, — говорит он мне. — Пока я жив — не будет.

И я верю ему, верю каждому его слову, ведь это же он. Я знаю, что такого больше не будет — мы вместе, а мой Серёжа убьёт любого мучителя. Потому что всё закончилось. Мы навсегда вместе, и это сейчас я понимаю всей душой, всем своим существом.

Глава четырнадцатая

— Ну, картина вполне классическая, — замечает Серёжа, когда мы выходим на лесную полянку.

Действительно, посреди полянки стоит вполне такая традиционная изба на двух толстых сваях, оканчивающихся птичьими лапами угрожающих размеров. То есть, если исходить из известных русских народных сказок, внутри этого строения обитает Баба Яга, к которой нам, собственно, и надо. Страшно становится немного, ну и устала я, конечно, особенно последняя иллюзия напугала до мокрых штанов, хоть я и в платье.

— И что дальше делать? — интересуется у меня Серёжа.

— По идее, надо попросить избу повернуться, — задумчиво произношу я. — Только не так, как одна известная группа.

— Ну да, ну да, — кивает жених. — Я старый солдат и не знаю слов любви, кроме