Но для науки, однако, оно отнюдь еще не погибло, ибо та впервые заполучила и смогла обследовать экземпляр не в спирту, а еще, можно сказать, теплый. На тканях внутренних покровов были обнаружены перепонки поразительно нежной, бархатно мягкой структуры, но главным открытием оказался caecum, слепая кишка, небывало крупных, уникальных для всего животного мира размеров.

Джордж Перри был прав. Такого создания, как коала, по всем аллометрическим законом в природе быть не должно. Млекопитающему, живущему растительной пищей, по идее следовало бы кормиться орехами, ягодами, клубнями и кореньями, отыскивая себе корм, содержащий жиры, сахар, крахмал, то есть вещества, которые легко и быстро могут перерабатываться организмом в энергию. Листва же — не самое подходящее питание для теплокровного животного, слишком велики энергетические затраты на ее переработку, требуется особый пищеварительный аппарат, напоминающий, например, у коров с их четырьмя желудками и некоторых других видов жвачных животных, целую фабрику. Чем больше животное по размерам, тем выгоднее соотношение между энергозатратами на пищеварение и получаемой в результате полезной энергией. Чем меньше животное, тем это соотношение хуже, начиная с каких-то параметров объемы потерянной энергии превышают объемы ее добычи. Даже те виды, которые по размерам превосходят коалу раза в два-три, были бы не в состоянии извлечь достаточно полезной энергии из такого волокнистого растительного материала. Возможной стратегией в этом случае было бы увеличить объем потребляемой пищи и оптимизировать ее переваривание, что позволило бы ускорить переработку клетчатки и усвоение из нее ценных для организма веществ. Однако у небольших травоядных развитию такой стратегии препятствуют недостаточный объем и, следовательно, недостаточная производительность кишечника — пищевые волокна заполняют живот слишком быстро. Такое ускоренное питание увеличило бы к тому же потери азота в организме, ибо стенки кишечника, перерабатывая столь грубую клетчатку, быстрее снашиваются, что, опять-таки, влечет за собой потерю микробиологических клеток. Потери азота — серьезная проблема для всех жвачных, питающихся листвой, поскольку содержание азота в листьях не обеспечивает потребности организма сполна.

Короче говоря: небольшим животным лучше бы листвой не питаться. Однако коалы едят не просто листву, они питаются исключительно листвой эвкалипта, которой у них всегда в достатке, ибо эвкалипт — вечнозеленое дерево. И этим все сказано: для пропитания ничего хуже просто невозможно придумать, это все равно, что самая грубая солома или мочало, — тяжелая, жесткая, насыщенная эфирными маслами пища. В листве эвкалипта содержание неперевариваемой клетчатки выше, чем в любом другом растительном корме, она гораздо больше напоминает кусок картона, чем лист салата. Она бедна сахаром, крахмалом, белками, зато богата терпеноидами, лингнинами, таннинами и фенолами. Встречается и цинеол, субстрат которого используют для лечения астматиков. В листве некоторых видов эвкалипта имеются и высокоядовитые цианиды, в связи с чем высказывалось предположение, что падеж целой популяции коал в Мельбурнском зоопарке в тридцатые годы двадцатого столетия связан с роковыми упущениями в подборе кормового рациона.

Коала, кстати, чрезвычайно избирательны и даже привередливы в еде. Из эвкалиптов больше всего им нравится эвкалипт красноватый, но в середине зимы, месяца на полтора-два, они эту пищу принимать отказываются. Все это время они дремлют в развилке ветвей, а по части еды капризничают еще больше, снисходя только до эвкалипта угловато-чашечкового и эвкалипта камальдульского.

Итак, перед нами животное, по сути питающееся ядами, один только цианид чего стоит. К такому корму привычка нужна, причем с самого детства, а поскольку привычки такой от природы нет и детеныша этакое эвкалиптовое лакомство неминуемо доконает, он поначалу должен принимать пищу, способную его как-то к будущей пожизненной кормовой базе подготовить. То есть такую пищу, в которой те же яды хотя и содержатся, но в меньших дозах, давая возможность молодому организму привыкнуть к их горечи и постепенно выработать против них иммунитет. Я был немало смущен и озадачен, когда впервые услышал, что таковым подготовительным кормом, оказывается, служит так называемый пэйп, особым образом препарированный кал матери, который та предварительно съедает и переваривает вторично. Мне стало как-то не по себе при мысли, что этот зверь, и так обреченный всю жизнь есть сущую дрянь, научается потреблять ее, поедая дерьмо собственной мамаши. Но куда деваться? Он должен питаться тем, что может найти в окружающей среде, а если окружающая среда ничего, кроме ядов, не производит, он должен научиться употреблять в пищу яды. Да, он обречен на экстремально трудное, копрофагное существование в мире, где ничего лучше для пропитания малыша, чем содержимое желудка его матери, найти невозможно. И чтобы научиться извлекать необходимую для жизни энергию из ядовитого корма, единственного, имеющегося в его распоряжении, у него есть только одно учебное пособие — испражнения его матери, ибо та знает, как усваивать смертельно ядовитую пищу, которую хочешь не хочешь приходится есть, поскольку больше есть все равно нечего. И сразу становится понятно, почему этот зверь столь малоподвижен, почему чуть ли не на всю жизнь волей-неволей остается привязан к своему дереву — ведь пропитание, которым он вынужден поддерживать функции своего организма, представляет собой дерьмо и дрянь. На таком харче не больно-то попрыгаешь, животное обречено на оседлость, обязано жить в покое и уметь управлять своим метаболизмом, порой замедляя его почти до полного ступора.

Для исследователя-натуралиста нет, пожалуй, испытания более тягостного, чем наблюдать за коалой в живой природе. Оборудование потребуется немудреное: палатка на случай дождя, подзорная труба на штативе, полевой бинокль, — это если понадобится перемещаться, хотя как раз это не понадобится никогда. Два комплекта аппаратуры слежения — один обычный, второй ночного видения, с инфракрасным излучением. Оснастить животное передатчиком не составит труда. Достаточно забраться на дерево, нацепить прибор зверю на шею и спуститься обратно. После чего остается только настроить пеленгаторную установку и направленный микрофон — и можно начинать наблюдение. Зверь пребывает в неподвижности. Захватывает ветку и ест. Потом задремывает. Прерывает дрему. Просто сидит и дышит. Переступает на шаг, чтобы дотянуться до следующей ветки. Медленно жует, выбирая листочки помоложе. Вытянувшись всем телом, засыпает. Так проходит утро, полдень, вечер. Ночь погружает все во тьму. Два-три раза раздается лай зверя, одинокий и безответный. И снова тишина. Передатчик безмолвствует. Серой дымкой пробивается утро. Зверь ест, чтобы снова улечься на свой сук и заснуть. Пробивается новая листва. Растут деревья. Ветры реют над континентом. Сменяются тысячелетия. Ты попадаешь в иное время, время зверя, отмеряемое аритмичным биением его сердца, вялым током его крови, его дыханием. Может, тебе и охота вписаться в эту летаргическую колею, но твое сердце нетерпеливо разгоняет кровь в жилах, жизнь вокруг бьет ключом, жучок торопится по лесной тропинке, твои башмаки спешат его обогнать, и вот он, уже брызнул первыми каплями веселый дождик, а где-то невдалеке бежит-журчит по камушкам неугомонный говорун-ручей. Ты не прикажешь замереть своим векам — они будут увлажнять сетчатку с прежней регулярностью, на десятую долю секунды укрывая твой глаз от внешнего мира защитной завесой. Хочешь смотреть иначе, хочешь видеть иное — будь готов к медленному впадению в ступор, к движению, которое влечет тебя к смерти. И очень мало кому дано в этом состоянии бодрствовать, не проваливаясь в ад собственного сознания, а наслаждаясь красотами окружающего рая — гиацинтами, миртами, тимьяном.