А потом первые фрагменты зверя и само его наименование добрались и до Европы, донельзя возбудив любопытство научной общественности, особенно естествоиспытателей, однако минуло еще долгих два года, прежде чем удалось заполучить тушу зверя целиком. Двое охотников в Квинсленде обнаружили коалу на эвкалипте, на недосягаемо большой высоте, а посему, не мудрствуя лукаво, они, раскачивая дерево, попросту стряхнули животное с ветки. Таким образом, первый убитый белым человеком коала погиб точно так же, как охотник в местной легенде — упав с дерева и убившись насмерть.

Изготовленное из туши чучело уже вскоре водрузилось в знаменитом музее на площади Пикадилли в Лондоне, являвшем собой паноптикум в форме египетской пирамиды. Принадлежало сие достопримечательное заведение некоему мистеру Баллоку, члену Линнеевского и почетному члену Дублинского научного обществ, как уведомляла титульная страница путеводителя по оной музейной коллекции, которую, как сообщалось там же, он, мистер Баллок, с радением и тщанием собирал в течение шестнадцати лет, понеся расходы в двадцать четыре тысячи фунтов. И, видимо, именно этот экземпляр, более чем вычурно набитое и сформированное чучело, потешный пузан, имеющий очень мало общего с реальным обликом животного, когда-то весной 1815 года, во время путешествия в Лондон, привлек внимание молодого таксонома в витрине с макаками, где еще красовались белки-летяги и опоссум, — все они шли по разряду животных, еще ожидающих окончательной научной классификации. И, видимо, именно этот молодой человек по имени Анри-Мари Дюкроте-де-Блэнвиль первым ввел зверя в списки зоологической таксономии на страницах «Бюллетеня сообщества любителей науки», где им предпринята скромная попытка новой классификации животного мира. Не найдя для странного существа места среди известных науке классов, Блэнвиль предложил ввести новый вид, Phascolarctos, медведь сумчатый, специфические признаки которого он описывает следующим образом: шесть резцов, внизу четыре зуба коренных, по две парных лапы, на каждой пять отдельно растущих пальцев с когтями, пальцы сгруппированы двумя противостоящими сочленениями, двупалое вовнутрь, трехпалое наружу, а также весьма короткий хвост.

Блэнвиль, разумеется, относился к своему делу с истовой самоотверженностью и пиететом. Поэтому предложенную классификацию рассматривал как сугубо предварительную, пока ее не проверит его ментор, светоч науки Жорж Кювье. Велико ли было увлечение, с которым он исследовал неведомое науке животное, из данного отчета заключить трудно, однако судить о его преданности ремеслу можно по другому творению его пера, опубликованному в том же журнале. Дело в том, что в штудиях своих он одним животным миром не ограничивался, а посему на странице сто восемьдесят три того же издания он поместил материалы своего исследования, произведенного на некоей Саарти Баартмаан, знаменитой южноафриканке, которая об эту пору произвела в Европе настоящий фурор своей внешностью, а если уж совсем начистоту, прежде всего своим задом, чьи размеры приводили в восторг и изумление платежеспособную публику многочисленных варьете. В статье своей Блэнвиль преследовал две цели: во-первых, сравнить сопоставимые параметры низшей человеческой расы с высшим отрядом обезьян, а именно, с орангутангами; во-вторых, по возможности дать исчерпывающее описание анатомических аномалий половых органов удивительной африканки. Ходили слухи, что между ног у этой дамы имеется так называемый передник, представляющий из себя увеличенные до десятисантиметровой длины срамные губы, но поскольку во время производимого Блэнвилем осмотра обнажиться полностью уникальная особа категорически отказалась, ему пришлось ограничиться описанием ее удивительно коротких, хотя и широких ступней, и длинных ног, а также, ну конечно же, поистине колоссального зада, двадцать дюймов в длину, от шести до семи дюймов в ширину, явление действительно феноменальное, с энтузиазмом восторгался он, ибо, вместо того, чтобы, как обычно, почти незаметно вырастать из бедра плавным расширением, эти ягодицы выпирали из тела абсолютно горизонтально. По отношению к тыльной стороне ляжек эти выпуклости почти перпендикулярны, у корней ягодиц они образуют глубокую бороздчатую складку, а при прикосновении к оной части тела нетрудно убедиться, что состоит она по преимуществу из жировых клеток и содрогается, как желе, когда женщина двигается, сплющиваясь, когда та садится.

Что и говорить, это, несомненно, были важные научные данные, но главная-то загадка так и осталась не раскрытой, ибо даже после попытки, которую Блэнвиль описывает словом tourmenter, то бишь «принудить», «добиться своего силой» или, по меньшей мере, «назойливо приставать», равно как и в ответ на предложение денег, женщина не позволила исследователю бросить взгляд на свою тайну, а на саму просьбу реагировала «необузданно». Так что Блэнвилю не осталось иного выбора, кроме как ограничиться констатацией, что когда женщина стоит прямо, «ничего необычного не видно». Однако, когда та наклоняется, «можно заметить некую смутную тень». Пришлось ему уступить пальму первенства в раскрытии сего феномена своему учителю Кювье, который всего лишь пару месяцев спустя получит возможность осмотреть оную женщину всесторонне и в самой выгодной для исследователя позиции — а именно в виде трупа на анатомическом столе, куда та угодит после своей скоропостижной кончины. Так что не Блэнвиль, а именно Кювье внесет окончательную ясность в одну из самых знаменитых загадок естественной истории, в так называемый «готтентотский передник», и отнюдь не очерк Блэнвиля с описанием сумчатого медведя, а именно статья Кювье в его «Царстве животных» положит начало блистательной научной карьере, приведя в воодушевление всех биологов Европы.

Джордж Перри, английский исследователь улиток, писал, что среди всех диковинных представителей фауны Нового Света именно коале, несомненно, принадлежит особое место, ибо сколько ни наблюдай за неуклюжими и беспомощными повадками этого зверя, не говоря уж о его странном виде и удивительном образе жизни, — невозможно найти объяснение, во имя какой цели, с каким намерением и по какой прихоти великий зодчий природы пожелал сотворить сие существо. Ведь ни одному ученому-естествоиспытателю, будь он человеком самого изощренного ума и фантазии, подобная тварь ни в каких снах пригрезиться не могла.

Ни нравом своим, ни внешними признаками она не представляет для науки никакого интереса, однако, поскольку природа ничего и никого не создает без смысла, приходится предположить, что животное сие есть просто свидетельство бесконечного изобилия, сотворенного мудростью Всевышнего. И, поскольку в Новой Голландии ни волки, ни тигры не водятся, неказистый этот зверь не имеет в природе естественных врагов.

Окраской меха, рассуждал далее Перри, коала более всего напоминает засохший, пожухлый мох. Движения должны быть тягучими, медленными, спина из-за постоянно запрокинутой вниз головы имеет вытянутую провислую форму, а ничего более определенного Перри сказать не мог, ибо к тому времени еще ни один естествоиспытатель живого коалу не наблюдал. Им приходилось опираться лишь на описания первооткрывателей. Пока, наконец, на европейский континент не доставили морем первый живой экземпляр коалы, самку, где оную и приобрело Лондонское Зоологическое сообщество. Животное чувствовало себя превосходно, доставляя немало радости своим владельцам. Содержали его с величайшим тщанием и сугубыми предосторожностями, однако однажды ночью, надумав полазить по бельевым веревкам, оно запуталось в них и погибло от удушья.