Она помогла Иззи встать с кровати, отвела ее в ванную и налила в ванну воды. Потом присела перед девочкой.

Иззи смотрела на нее настороженно.

Энни посмотрела на ту руку Иззи, которая была в перчатке.

— Наверное, это ужасно, когда частички тебя начинают исчезать? Ну, поднимай руки.

Иззи послушно подняла правую руку. Левая безвольно висела, пальцы были совершенно вялыми.

Энни села на пятки.

— А как же нам раздеть невидимые части? Наверное, если я просто потяну твою пижаму вниз… — Она медленно стянула рукав пижамы с «невидимой» части. Потом протянула руку к перчатке.

Иззи издала сдавленный звук и резко отпрянула от Энни.

— Ой, извини! Эта перчатка не снимается?

Иззи пристально смотрела куда-то поверх левого плеча Энни.

— Я поняла, Иззи, перчатки нет?

Иззи прикусила нижнюю губу, все еще не глядя на Энни.

Энни встала, осторожно взяла девочку за плечи, подвела к ванне и помогла ей залезть в теплую воду. Иззи жалась к краю ванны, ее левая рука бессильно свисала через бортик.

— Вода не слишком горячая? — спросила Энни. — Нет, Энни, в самый раз. Точно такая, какая мне нравится.

Иззи воззрилась на нее широко раскрытыми глазами. Энни усмехнулась:

— Я могу разговаривать сама с собой. В детстве — а я тоже была единственным ребенком, — я все время так делала.

Продолжая наливать в ванну воду, Энни добавила пену. Вокруг Иззи стала подниматься белая воздушная пена, девочка наблюдала за этим как завороженная. Потом Энни зажгла три ароматических свечи, которые нашла в кухне. Ванная наполнилась сладким ароматом ванили.

— Иногда девочке нужна романтическая ванна, только для нее. — Энни заглянула в свой пакет из коричневой бумаги. — Взгляни, какие у меня есть сокровища, — детский шампунь «Джонсонс бэби», мыло «Покахонтас», банный халатик с капюшоном «Горбун собора Нотр-Дам» и расческа «Красавица и Чудовище». И этот прелестный костюмчик. Он лавандового цвета с желтыми цветочками, прямо как сад твоей мамы, каким он будет. И к нему под цвет желтая шапочка.

Пока Энни мыла голову Иззи, намыливала и ополаскивала ее тело, она продолжала разговаривать без умолку, задавая вопросы и сама же отвечая на них. Наконец она помогла Иззи вылезти из ванны, завернула девочку в махровый халат и стала расчесывать ее длинные волосы.

— Помню, когда моей дочке Натали было столько же лет, сколько тебе сейчас, она была совсем крошечная. Бывало, только посмотрю на нее, и мое сердечко ноет.

Она заплела волосы Иззи в две ровные французские косички и завязала два желтых атласных бантика.

— Повернись кругом.

Иззи послушно повернулась.

Энни надела на нее белое белье и помогла ей надеть лавандовую кофточку и комбинезон. Потом она подвела Иззи к стоящему в углу зеркалу.

Девочка долго разглядывала себя. Потом очень медленно подняла правую руку и дотронулась указательным пальцем до атласных лент. Ее губы задрожали, она прикусила нижнюю губу, и Энни увидела, как по вспыхнувшей розовой щеке Иззи пробежала слезинка. Всего одна. Энни все поняла. Это было то, на что она надеялась, по крайней мере отчасти, — что Иззи увидит себя такой, какой она когда-то была.

— Думаю, ты раньше всегда так выглядела, правда, Иззи?

Она нежно поцеловала Иззи в лоб. Девочка пахла детским шампунем и новым мылом. Как и положено маленькой девочке.

Энни присела перед Иззи и посмотрела ей в глаза:

— Ты знаешь, что когда делишься игрушками с подругой, то играть гораздо интереснее, чем одной? Иногда это и к грусти относится. Иногда она уходит, если ее с кем-нибудь разделить.

Иззи не ответила.

Энни улыбнулась:

— Ну, а теперь мне нужна твоя помощь на кухне. Я начала готовить обед, но я нигде не могу найти тарелки. Ты не можешь мне помочь?

Иззи заморгала.

Энни приняла это за согласие. Они вместе спустились в кухню. Иззи сразу прошла к столу и села, ее ножки болтались, не доставая до пола.

Пока Энни готовила клецки, перемешивала тесто и бросала кусочки его в кипящий куриный бульон, она все время разговаривала. Наконец она накрыла кастрюлю крышкой и спросила:

— Ты умеешь накрывать на стол?

Иззи не ответила.

— Знаешь, мисс Иззи, так дело не пойдет. — Энни взяла ложку и протянула девочке: — Вот, возьми.

Иззи взяла ложку двумя пальцами, посмотрела на нее, потом, нахмурившись, посмотрела на Энни.

— Один взмах ложкой — это «да». Два взмаха — «нет». Так мы сможем разговаривать знаками, а для этого даже не надо говорить вслух. Ну, так ты можешь мне показать, где у вас хранятся тарелки?

Иззи долго смотрела на ложку немигающим взглядом. Потом очень медленно взмахнула ею один раз.

— Эй, Ники, я слыхала, дочка Хэнка Борна вернулась в город.

Ник оторвал взгляд от стакана, стоявшего перед ним. У него болела голова где-то за глазами, и ему было трудно сфокусировать взгляд. Это началось после фиаско в доме Уивера и продолжалось весь день. Он зарегистрировал Чака и посадил его в камеру, но Салли уже приходила в участок убедиться, что против ее мужа не выдвинуто никаких обвинений. Она уже сказала дежурному сержанту, что упала с лестницы.

Ник подумал, что если он заглянет после работы в таверну Зоуи пропустить всего один стаканчик, чтобы успокоить нервы, то он сможет нормально встретиться дома с Энни и Иззи. Но, как всегда, за одним стаканом последовал другой, потом еще один и так далее. То, что Ник увидел в глазах Салли, открыло в его душе старую рану, темное, уродливое место, переполненное болезненными воспоминаниями. Он взял стакан и сделал еще один большой глоток виски.

— Верно, Зоуи, но мне-то что за дело?!

К нему пододвинулся Джоэл Дермот.

— Я помню Энни Борн. Они с моей дочкой Сьюки были вместе в скаутском отряде.

Ник закрыл глаза. Он не хотел думать о тех далеких днях, когда они трое были лучшими друзьями. Когда он думал о тех днях, он вспоминал, как ему нравилась Энни, потом его мысли обращались ко вчерашней ночи, когда Энни была в его объятиях, обнаженная и неистовая, и воплотила в жизнь все фантазии, какие у него с тех пор были о ней. Это воспоминание неизменно толкало его на опасный путь, когда он начинал сомневаться в правильности сделанного им выбора. А потом в голову лезли безрассудные и неуместные мысли, например, какой была бы его жизнь, если бы он выбрал Энни, или какой она могла бы быть, останься Энни в Мистике.

Жена другого мужчины.

Ник вскочил, словно он мог убежать от этой мысли. Бросив на стойку двадцатидолларовую купюру, он двинулся к выходу из прокуренной таверны. Сел в патрульную машину и поехал домой. К тому времени, когда он въезжал на свою подъездную дорогу, у него было такое ощущение, словно он проехал тысячу миль по ухабистой дороге. У него болела голова, и ему было невтерпеж выпить еще порцию виски.