— Что-то вроде того, — отозвалась Бэллард, продолжая делать снимки: со вспышкой и без нее.

Потом обошла кровать и рассмотрела синяки на левом боку Рамоны Рамон. Они были гораздо темнее, и Бэллард не увидела букв из слова «ТЬМА». Более насыщенный цвет синяков говорил о том, что травмы здесь были более глубокими. Скорее всего, удары наносил правша. Бэллард попробовала воскресить в памяти поведение Томаса Трента во время тест-драйва. Можно ли утверждать, что он правша? Одно можно сказать наверняка: отметины на пальцах его правой руки были весьма болезненными. И тут Бэллард вспомнила, что Трент записывал ее номер правой рукой.

Она сделала снимки левой стороны тела, чтобы зафиксировать тяжесть травм.

— Все, Наташа, можете ее прикрыть, — сказала она. — Пока что у меня все.

Медсестра начала застегивать халат.

— Вы же видели, что он мужчина? — спросила она.

— В биологическом смысле — да, — ответила Бэллард. — Однако она решила жить как женщина. И я уважаю ее выбор.

Наташа хмыкнула.

— Не знаете, к ней кто-нибудь приходил? Может, члены семьи?

— Насколько мне известно, нет.

— Ее переведут?

— Не знаю. Наверное.

Голливудский пресвитерианский центр был частной клиникой. Если у Рамоны не окажется ни семьи, ни страховки, ее переведут в окружную больницу с несколько иным качеством обслуживания.

Поблагодарив Наташу за помощь, Бэллард вышла из палаты.

Уехав из больницы, Бэллард остановилась под эстакадой шоссе 101. У Рамоны Рамон не было водительского удостоверения — ни на это имя, ни на прежнее. Бэллард знала лишь адрес: Гелиотроп-драйв. Тот самый, что был указан на двух «шмонках» в папке из отдела нравов. Его же Рамона сообщила во время последнего ареста.

Поначалу Бэллард решила, что адрес вымышленный, — и вовсе не потому, что в Голливуде не было улицы под названием «Гелиотроп». Бэллард неплохо разбиралась в гавайской флоре. В свое время их семье довелось поработать на томатных фермах и в питомниках рассады на горных склонах Мауи. Гелиотроп — растение с ароматными фиолетовыми и синими цветами, лепестки которых тянутся к солнцу. Бэллард решила, что в названии улицы скрыта какая-то метафора. Должно быть, Рамона Рамон выбрала его, чтобы подчеркнуть свое желание измениться — так сказать, потянуться лепестками к солнечному свету.

Теперь же, проехав по улице до самого шоссе, Бэллард обнаружила, что тут нет ничего, кроме стареньких домов на колесах и трейлеров, занимавших все пространство под эстакадой. Здесь располагалось одно из лос-анджелесских пристанищ для бездомного люда. За рядами потрепанных автомобилей был замусоренный пустырь с треугольными палатками и навесами, сооруженными из синего брезента и других подручных материалов.

Выбрав место для парковки, Бэллард вышла из машины.

Бэллард знала, что лос-анджелесские лагеря бездомных имеют особый общественный уклад. Народу в них была тьма-тьмущая. И город, и департамент постоянно подвергались нападкам правозащитников за дурное обращение с общинами бездомных и отдельными представителями этой прослойки. В результате департамент устроил специальные курсы подготовки личного состава, где полицейских по большей части учили лишь политике невмешательства. На этих занятиях Бэллард узнала, что любой лагерь бездомных во многом похож на обычный город с его социальной иерархией и управляющими структурами для обеспечения безопасности, принятия общих решений и утилизации отходов. Во многих лагерях были свои мэры, шерифы и судьи. Входя в лагерь на Гелиотроп-драйв, Бэллард хотела найти шерифа.

Если не считать непрерывного гула машин над головой, в лагере царила тишина. Было начало первого, температура опустилась градусов до пятидесяти[1], и почти все местные потихоньку отходили ко сну, скрываясь от возможной непогоды под пластиком или брезентом, а в лучшем случае — за алюминиевыми стенами автоприцепов.

Бэллард заметила человека, бродившего по свалке, которую устроили люди, выживающие за счет мусора других людей. Человек возился с пряжкой ремня, но молния на его брюках все еще была расстегнута. Оторвавшись от своего занятия, мужчина изумленно взглянул на Бэллард и осведомился:

— А ты, на хрен, кто такая?

— Полиция Лос-Анджелеса. А ты, на хрен, кто такой?

— Ну… я тут живу.

— Вы шериф? Мне нужен кто-нибудь из местных авторитетов.

— Нет, не шериф. Дежурю в ночную смену.

— Да ну? Охранник, значит?

— Ага, именно.

Бэллард сняла с ремня свой жетон и подняла его повыше.

— Бэллард, полиция Лос-Анджелеса.

— А я это… Денвер. Здешние кличут меня Денвер.

— Значит, так, Денвер. Я не собираюсь никого напрягать. Мне просто нужна ваша помощь.

— Ну ладно.

Сделав шаг вперед, Денвер протянул ей руку. Бэллард чуть было не отпрянула, но сдержалась. К счастью, в правой руке у нее была рация, и от рукопожатия можно было отказаться.

— Лучше стукнемся локтями, Денвер, — предложила Бэллард. Она выставила локоть, но Денвер не понял, что с ним делать. — Ладно, проехали, — сказала она. — Просто поговорим. Я здесь вот по какой причине: одна дамочка угодила в больницу с очень серьезными травмами. Думаю, из ваших. Хочу найти место, где она жила. Поможете?

— Вы про кого? Здешние то приходят, то уходят. Иногда бросают свои вещи.

— Ее зовут Рамона Рамон. Вроде как латиноамериканских кровей, невысокая. Говорила, что живет здесь.

— Ага, Рамону я знаю. Но вот что я вам скажу: на самом деле она не девушка, а парень.

— Да, я в курсе. Родилась мужчиной, но считает себя женщиной.

Денвер, похоже, запутался, и Бэллард продолжила:

— Значит, она и правда здесь живет?

— Ну, жила. Неделю назад куда-то делась, и мы решили, что уже не вернется. Как я и говорил: то приходят, то уходят, бросают здесь свои пожитки. В общем, ее дом уже занят. Так у нас все устроено, понимаете? Кто первый встал, того и тапки.

— А что за дом?

— «Мидас» семьдесят четвертого года. Где трейлеры стоят, в самой голове.

И он указал на ряд разношерстных домов на колесах, выстроенный перед пустырем, на котором раскинулся сам лагерь. Первым в ряду был грязно-белый «додж мидас». По боку его шла выцветшая оранжевая полоса, а на задний край кузова был накинут пластиковый звездно-полосатый флаг, — должно быть, в том месте крыша протекала. Трейлеру было сорок лет, и каждый год из этих сорока оставил на нем свою отметину.

— Слыхал, она купила его за четыре сотни баксов. Прежний жилец перебрался в джунгли. — Денвер ткнул пальцем в сторону пустыря.