— Беда в том, — добавил я, — что народ веселился на празднике. И потому у всех деревенских есть алиби. Даже если они были не с друзьями…

— Алиби есть отнюдь не у всех! — перебила меня собеседница. — Вы обратили внимание на тот факт, что Кэнди не видел ребенка?

— Да. Бедняжка, наверное, родился с каким-нибудь уродством. Или думаете, он на самом деле видел и зачем-то солгал?

— Уродства бывают разные, — серьезно произнесла миссис Брэдли. Я приготовился слушать дальше, но она явно покончила с рассуждениями и даже не ответила на мой вопрос. Однако когда я собрался идти, заглянула мне в глаза и сама спросила: — Вы по-прежнему верите в невиновность Кэнди?

— Душу готов продать! — воскликнул я.

— Вот еще Фауст нашелся.

Ее злобное фырканье преследовало меня до самого выхода.

По дороге домой, уже в сумерках, я не переставая думал о ребенке. Почему-то никого не заинтересовал тот факт, что ребенок исчез в день убийства. Я завернул к Брауну и задал ему вопрос.

— Занятно, что вы спрашиваете, — сказал он. — Поглядите-ка, мистер Уэллс, как вам это?

И он вынул из ящика стола визитную карточку. На одной стороне было имя Гэтти, на другой — печатными заглавными буквами (криво) выведено: «Где ребенок Мэг Тосстик?»

— А кто написал? — спросил я.

Констебль почесал краем карточки подбородок.

— В том-то и загвоздка, сэр, именно в том. Не знаю. Ее ведь не мне написали, нет, сэр. Миссис Куттс принесла. Часа в два пополудни. «Вот, Браун, — говорит, а карточку держит так, словно та кусается, — что это еще такое?»

«Это, мэм, — говорю я… а что я мог ей сказать? — это, говорю, не знаю даже, что такое, мэм. Скажите сами, мэм, что это такое».

— «Вот вы и выясните!» — рявкает она. Уж простите, мистер Уэллс, но она прямо рявкает. Как моя пятнистая гончая. Помните ее? Мистер Уильям еще хотел щенка из ее последнего помета. А тетка у него деньги отобрала и пожертвовала церкви. Ну вот, я, значит, посмотрел на карточку и ничего не понял, кроме того, что на ней написано. «Ладно, мэм, — говорю, — я постараюсь, но здесь нужно тщательное расследование». Конечно, мистер Уэллс, ничего я не расследовал, ведь, по чести говоря, не знаю, как тут быть. Одно могу сказать: это не Гэтти сделали.

— Гэтти?

— Ну да. — И, перевернув карточку, Браун ткнул пальцем в имя. — Вы же не думаете, что карточку послали мистер или миссис Гэтти, когда они вполне могут сами прийти к викарию и спросить. А если бы они хотели спросить, не выдавая себя, зачем посылать визитную карточку? Смысл-то какой, мистер Уэллс?

Он был прав.

К моему удивлению, миссис Куттс, встретившая меня у дверей, держала в руке такую же карточку.

— Что такое? — спросил я.

— Это, конечно, не Гэтти. — Она сунула карточку мне. — И все же вы на всякий случай сбегайте и спросите.

Я застонал, но, нечего и говорить, пошел.

Гэтти были дома и, по их словам, знать ничего не знали ни о каких посланиях на их карточке. Они повертели ее в руках, и я тоже ее брал, да и миссис Куттс, так что проверять на ней отпечатки пальцев не имело смысла. Забрав карточку, я пошел домой.

— Ну вот, еще один, — сказала миссис Куттс.

Старина Куттс, мучимый невралгией, уже лег, а Дафни с Уильямом метали кольца на заднем дворе.

На следующий день было воскресенье. Обычно мы завтракаем в половине девятого, а в воскресенье — в восемь. Не знаю почему так; наверное, чтобы викарий успел просмотреть свою воскресную проповедь. Меня обычно разбудить нелегко, но в тот день разбудили так, что я мигом проснулся. Сидя в постели, я разглядывал увесистый предмет, сползающий снаружи по оконному стеклу и похожий на раздавленный переспелый помидор. Я встал и внимательно его рассмотрел. Это и вправду был раздавленный переспелый помидор. Отчаянно пытаясь проморгаться, я выглянул в окно и увидел за нашей изгородью толпу деревенских парней. Занимались они тем, что забрасывали дом перезрелыми овощами и фруктами, тухлыми яйцами, кусками коровьего и конского навоза. Я, как выяснилось, неосмотрительно распахнул окно. В это же время рядом открылось окно Уильяма, и раздался взволнованный мальчишеский голос:

— А ну завязывайте сейчас же, придур…

Тут он получил прямо в лоб куском навоза. А мне досталось по уху прошлогодним яйцом. Мы захлопнули окна и выскочили из комнат, торопясь в ванную. Уильям сильно разозлился. Ругательств он знал не много, но все, какие знал, использовал сполна. Я, нечего и говорить, последовать его примеру не мог, только молча сочувствовал.

— Да за что же это? — вопрошал он, растирая полотенцем начисто вымытое лицо. — Чего им взбрело в голову, спрашивается?

Я пошел разыскивать старика, Уильям — за мной. На площадке нам попалась Дафни в веселеньком голубеньком халатике и с взлохмаченными волосами. Прямо как маленькая девочка. Я успел ее слегка чмокнуть — мимолетное, но удовольствие. Она машинально утерлась и сообщила, что снаружи шумит толпа разгневанных санкюлотов. Появилась миссис Куттс — полностью одетая, прическа волосок к волоску, — и мы собрались у окошка на лестничной площадке. Толпа перестала швыряться овощами и прочими приятными штучками и перешла к десерту — комьям земли и камушкам.

Окнам в столовой досталось уже основательно, а один камешек, размером с хорошую виноградину, разбил окно у меня в спальне и еще — стекло на картине «Резвящиеся нимфы», висевшей над изголовьем. Мне она не нравилась, и держал я ее лишь потому, что она раздражала миссис Куттс, которая являлась в мою комнату каждое утро, еще до того, как служанка приходила наводить порядок, и поворачивала картину лицом к стене.

От шума и гама проснулся и старик. Он успел одеться лишь до стадии брюк и рубашки и не побрился. Узрев толпу побивателей камнями, он не придумал ничего лучше, как обратиться к ним с речью.

— Говорить через окно бесполезно, — заявил он, обозрев пустую раму в моей спальне. — Выйду в сад и разберусь с этим безобразным митингом.

Даже миссис Куттс, которая обычно, наоборот, любит представлять Церковь Воинствующую, сочла эту мысль дурацкой, а я уже дошел до такого состояния, что согласился с ней. Точнее, хотел согласиться, но увидел устремленный на меня взгляд Дафни. И сказал, что если он пойдет, то и я пойду.

Старик не стал даже надевать жилет и пиджак, а сразу прошагал наружу и давай на них греметь. Такой голос он обычно приберегал на те дни, когда в церкви было полно школьников, и они стучали ногами по впереди стоящим скамьям, играли в футбол подушечками для коленопреклонения, лупили друг друга молитвенниками и демонстративно кашляли до самой заключительной молитвы.

— Люди добрые! — прогромыхал Куттс. — Что все это значит?!

Десятки голосов нараспев ответили:

— Где ребенок Мэг Тосстик? Где ребенок Мэг Тосстик? Мы спрашивали у Лори! Он не знает! Мы спрашивали у его хозяйки! Она не знает! Где ребенок Мэг Тосстик?