— Так ведь он после ссоры с викарием пришел прямо сюда, разве нет?

— Пришел.

— Ну вот! — Я удивился, что она вообще упомянула его имя.

— Ну вот, — согласилась она.

Я смотрел на собеседницу в упор, но никак не мог понять, что означает ее насмешливая улыбка. Наконец она сказала:

— Ладно, возьмемся тогда за Эдви Дэвида Берта. Заметьте, мой мальчик, — если у викария нет алиби, то и у Берта тоже нет.

— И у Йорка! — Я сразу взбодрился. — Взяться нужно за Йорка. Он — сама простота и все нам выложит. Ему и невдомек будет, почему его расспрашивают.

— Прекрасная мысль! Начнем, Макдуф!

— Что, сейчас?

— А почему нет?

Мы пошли обратно в гору, мимо каменоломен, в Бунгало. Миссис Брэдли и не подумала потихоньку обогнуть дом и незаметно для хозяина найти Фостера Вашингтона Йорка. Она прошла прямо к главному входу и позвонила. Открыл сам Берт. Волосы у него были всклокочены, взгляд отсутствующий; в руке он держал авторучку. Распахнув дверь, он некоторое время хмуро таращился на нас. Теперь он походил на настоящего убийцу, а никак не на гостеприимного хозяина, принимавшего нас час назад.

— К дьяволу! Я занят! — И он захлопнул перед нами дверь.

— Вот так, — сказала миссис Брэдли со своим жутким смешком. — Теперь сосредоточимся на нашей цели.

Она отправилась на задний двор, где мы и нашли слугу, который колол дрова.

— Вы знали, что Берт не станет с нами разговаривать? — спросил я у миссис Брэдли.

— Конечно. Он всегда в это время пишет. Согласитесь, что так лучше брать интервью у нашего приятеля с топором, чем если бы мы тайком от хозяина дома крались бы сквозь смородиновые кусты. — И миссис Брэдли, гукнув, ткнула меня в ребро.

Йорк заулыбался. Казалось, он рад нас видеть. Отвечая на наводящие вопросы, слуга подробно поведал о том, как они с хозяином провели праздничный день. Миссис Брэдли весьма искусно направляла его повествование, и, быстро миновав малозначительные подробности о самом празднике, Йорк перешел к самому интересному. Его рассказ настолько совпадал с рассказом Берта, что буквально привел меня в восторг. Берт ушел с праздника около шести и пил дома чай. После чаю, пользуясь тем, что вся деревня веселится, они с Йорком отправились на берег за своей распутной книжонкой. Книги, напечатанные в Германии, были упакованы в ящики с надписью «город Бутл, школа Хеффертона Карлайла. «Общественная история»». Эти ящики доставили с корабля в шлюпках. Действовали контрабандисты, вероятно, уже в сумерках и совершенно не скрываясь. Берт считал, что если таможенный или полицейский чиновник и захочет раскрыть один из ящиков, то, увидев, что там и вправду книги, потеряет к ним всякий интерес и больше ничего проверять не станет. Таможенники, говорил он, литературой не увлекаются.

— Хм-м… Если бы мне пришлось классифицировать Эдви Дэвида, я бы отнесла его к типу «преступник-оптимист». Ему даже в голову не приходит, что кто-то может взять и открыть книгу!

Выражение «преступник-оптимист» запало мне в голову. Берт достаточно силен, достаточно необуздан, достаточно преступен даже для такого страшного убийства, как удушение бедной девочки… Я позволил себе какое-то время поразмышлять над этой идеей, довольно убедительной. Уязвимое место было одно: в тот промежуток времени, когда произошло убийство, Берт и его слуга, по-видимому, не расставались. Да, они обеспечили друг другу прочное алиби. И тут мои мысли переключились на Йорка. Чем больше я о нем думал, тем больше понимал, что и он мог быть убийцей, а Берт его покрывал. С Берта станется. В конце концов, задушить девушку вроде Мэг Тосстик как-то уж очень не по-английски. Подобное преступление, нечего и говорить, больше подходило Йорку, чем его хозяину. Я вспомнил руки Йорка — черные, с розовыми ладонями, длинными красивыми пальцами. Вспомнил, как они держались за топорище — нетрудно представить их на девичьем горле. У Мэг ведь шейка была точно у ребенка. Помню, как у нее на шее дрожала жилка, когда миссис Куттс ее выгнала. Жалкое и тяжкое было зрелище…

Нет, неспроста версии Берта и его слуги так совпадали. Ясное дело: они договорились. Однако следовало выбрать. Берт или Йорк? Который? Оба? Или ни тот, и ни другой? Полный тупик. Нет, все по-прежнему указывало на Куттса.

— Не стоит даже надеяться, что это Берт или его слуга, — сказал я в тот вечер Дафни. Про викария, нечего и говорить, не упоминал вообще.

— Что такое коллюзия[12]? — спросила вдруг Дафни.

Я не стал объяснять. Не обсуждать же мне с ней судебную терминологию. Однако вопрос напомнил мне о моих соображениях, и я сразу после чая поспешил в Манор-Хаус изложить их миссис Брэдли.

Та, нечего и говорить, подняла меня на смех. Я, впрочем, того и ждал. Чего ради, спрашивала она, Берт и Йорк станут сочинять небылицы? И когда же они выгрузили книги, если не перед тем, как напасть на викария?

— Возможно, Берт — отец ребенка, — предположил я. — И хотел скрыть это от Коры.

— По-вашему, он убийца, и Йорку об этом известно?

— Моему предположению ничто не противоречит, только смешное алиби, придуманное слугой. Вы не хуже меня знаете: совесть Берта позволит ему совершить все, что угодно, — и изменить, и соблазнить, и убить — любое преступление. Человек, который переводит на английский такую грязь…

Да, слишком я увлекся, рассуждая о совести Берта…

— Рада, что книга вам понравилась, — спокойно сказала миссис Брэдли и, не дав мне вставить ни слова, продолжила: — Послушать вас, так и Йорк вполне мог убить, если не принимать во внимание алиби, придуманное для него хозяином. А уж о совести Йорка и говорить нечего, ведь он не белый!

Она заклохтала — сначала тихонько, потом все громче — и вскоре зашлась в приступе зловещего веселья. Мне стало очень неловко. Порой у меня мелькает подозрение, что старая дама не менее безумна, чем безумный шляпник или мартовский заяц, и столь же безумна, как миссис Гэтти; а порой и другое подозрение — что иногда она смеется надо мной!

— Впрочем, — обнадежила она, — думаю, нам удастся вызволить Кэнди. Я твердо на это рассчитываю. Виселица — отвратительная вещь. Пережиток варварских времен, вы согласны?

— Вопрос не в том, чтобы просто вызволить Кэнди, — не без горячности возразил я. — Вопрос в том, как полностью его оправдать.

— Это уже другое дело. — Она была спокойна. — Вы, мой мальчик, понимаете теорию относительности Эйнштейна?

Я постарался ответить в том смысле, что не столько не понимаю, сколько не интересуюсь.

— Ну вот, — заявила она. — Вероятность полностью оправдать Кэнди равна вероятности того, что вы постигнете эту теорию.

И тут мне в голову пришла ужасная мысль. Причем уже не впервые.

— Послушайте, — начал я. — Несмотря на ваши слова, вы-то сами верите в его невиновность?