Было еще рано, и в пивной почти никого не было. Лишь в углу, куда не попадали яркие июньские солнечные лучи, сидели два каких-то летчика. Мне они были не знакомы.

К моему удивлению, Эмма успела возвратиться с курорта. Видимо, благодаря чешским водам она буквально за несколько дней обрела прежнюю румяность и свежесть. Великолепная хозяйка «Веселой наковальни» встретила нас с Гофманом очень радушно.

Я знал, что она всегда так встречает летчиков, однако ее любезность по отношению ко мне казалась мне какой-то особенной. Эмма была настолько любезна, что угостила бутылкой очень хорошего коньяка.

Было совершенно непонятно, с чего она так раздобрилась. Кроткий светлый взгляд, которым она мимоходом одарила меня в тот день, сказал бы внимательному наблюдателю о многом.

По идее, один мой вид теперь, после всего случившегося, должен был вызывать у нее лишь одно желание — уйти поскорее, чтобы никогда больше не видеть. Эмма, напротив, крутилась вокруг меня так, словно я притягивал ее к себе волшебным магнитом.

— Коньяк в подарок герру Гофману!

Гофман рассеянно повертел в руках пузатую бутылку, похожую на внушительную фляжку с длинным горлышком. Я с удивлением обнаружил, что Эмма подарила майору пятидесятиградусный армянский коньяк «Двин».

Гофман перевел вопросительный взгляд с бутылки на меня. Я с улыбкой поведал, что коньяк данной марки очень ценит товарищ Сталин.

Теперь у Гофмана появилась интересная и заманчивая возможность оценить вкус советского вождя. О том, что коньяк этой же марки высоко ценит господин Уинстон Черчилль, я дипломатично умолчал.

— В самом деле? Тогда я попробую прямо сейчас.

— А вам, герр Шаталов, коньяк пить нельзя, — вдруг с многозначительным видом сказала Эмма и томно закатила глаза. — Вас очень ждут наверху, поэтому для вас я приготовила замечательное домашнее пиво, оно вас немного взбодрит.

Я был чрезвычайно заинтригован, но Эмма больше не произнесла ни единого слова. Она казалась мамой, приготовившей любимому сыночку замечательный сюрприз и решившей до самого конца не раскрывать его секрета.

После второй рюмки, от которой, попробовав первую, он не смог отказаться, Гофман вдруг густо покраснел, как будто ему стало не по себе. Через минуту я понял причину. Коньяк, как оказалось, здесь был совершенно ни при чем.

Гофман придвинул к моему лицу осоловевшие глаза.

— Слушай меня внимательно, Валерий. Хелен не желает скандалов. Она желает, чтобы все выглядело цивилизованно, поэтому она попросила именно меня привезти тебя к ней. Я знаю, ты давно мечтаешь о судьбоносном свидании. Ты знаешь, наш Йозеф Геббельс фонтанирует идеями и бескорыстно дарит их одну за другой фюреру, поэтому Адольф искренне считает его не только своим верным соратником по борьбе, но и настоящим другом. Сегодня доктор Геббельс вдруг увидел в твоем присутствии здесь колоссальное пропагандистское значение. Я могу тебе прямо сказать: надвигаются решающие события на Востоке. Фюрер подписал все необходимые документы. Теперь ты можешь очень пригодиться рейху. Так считает Геббельс, а Гитлер, как правило, прислушивается к его советам, хотя, конечно, всегда имеет свое мнение.

— Какие еще события на Востоке? Да еще решающие?

— Потерпи немного, скоро все узнаешь. Сейчас тебе о другом думать надо. Приведи себя в порядок и поднимайся наверх. Там, в комнате под литерой L, тебя ждет Хелен. Что?.. Ты не веришь?.. Эх ты, русский дуралей! Ты, конечно, не веришь своему счастью. Пью за вас, за вашу счастливую семейную жизнь. Новая семья во славу арийской идеи, о чем еще можно мечтать? Борман против тебя? Плевать на Бормана! Слышите, парни? Правильно я говорю?..

Гофман приветливо махнул рукой двум пилотам, которые продолжали тихо сидеть в углу. Один из них вдруг улыбнулся, встал, подошел к нам со своей кружкой, наполненной янтарным душистым пивом, отпил из нее и в знак дружбы передал Гофману.

Летчики стали тепло обниматься. Наконец, новоявленный приятель Гофмана тихо удалился на свое место. Мне показалось странным, что пилот и его товарищ, который продолжал неподвижно, словно призрак, сидеть за столиком в углу, умудрились не произнести ни слова.

Гофман шумно вздохнул. Я посмотрел в его погрустневшее лицо, и вдруг почувствовал жалость к своему непримиримому сопернику, который ради интересов рейха уступил мне пальму первенства.

— Рупперт, дружище, а что будешь делать ты? Сидеть здесь? Слушай, как-то не по-людски!

— Нормально! У нас так принято. К тому же через четыре часа мне следует быть на аэродроме. Меня ожидает срочное ответственное задание. К тому моменту я успею потихоньку уговорить бутылку коньяка и протрезветь. Коньячок-то, в самом деле, превосходно греет душу, хорошо успокаивает и нисколько не пьянит. У твоего бывшего вождя, правда, очень даже неплохой вкус!

— Какого моего бывшего вождя? Ты что-то неважно выглядишь.

— Не теряй времени, дружище. Я уступаю тебе Хелен. Запомни — уступаю!.. Но, алло, внимание, слышишь меня?.. Ты должен понять: переступив порог комнаты L, ты оказываешься в постели не только с Хелен, ты ложишься в супружескую постель с Германией!

Гофман, кажется, все-таки опьянел. Он вдруг стал орать мне в самое ухо что-то восторженное и маловразумительное. Бедняга Гофман, конечно, расстроился, хотя тщательно скрывал те неприятные чувства, которые вдруг овладели им.

Я не стал долго ждать. Тем более что Гофману было невыносимо наблюдать за тем, как я медлю.

С замиранием сердца я поправил ремень на брюках, да и сами брюки, словно они вдруг обвисли у меня на внезапно похудевших бедрах, и двинулся наконец наверх по манящим в другой мир ступеням. Они, словно специально для меня, были аккуратно застелены новенькой алой дорожкой.

Я переступал Государственную границу. В тот момент я не видел в том совершенно ничего предосудительного, потому что хорошо помнил наставления Виталия Сорокина и чувствовал себя испытателем не только в небе.

Я видел себя тайным агентом. Даже, если хотите, не просто агентом, а шпионом товарища Сталина.

Дверь легко подалась вперед. Я зашел в комнату под литерой L. Апартаменты под цвет бордо состояли из двух уютных комнаток, причем роскошно меблированных.

В гостиной никого не было, а в спальне, как я увидел сквозь проем приоткрытой двери, маячила широкая кровать, она была расстелена, причем кто-то в самом деле скромно лежал под одеялом. Этот кто-то был, судя по всему, обладателем знакомого притягательного женского тела.

Я решительно двинулся в спальню, сдирая с плеч пиджак.

— Хелен…