– А что, у нас тут девочек очень охотно берут, платить-то можно меньше на треть. Поэтому устроиться легко на фабрику. Выжить дальше немного посложнее.

Снаружи громко просигналил гудок. Смена закончилась. Валентин, облегченно потянувшись, вытащил фляжечку.

– Нормально себя чувствуешь? Голова не кружится? – спросил я у Ирины.

– И хуже бывало. – Она скосила глаза, и я увидел длинный рваный шрам, идущий по ее бедру. – Ты иди. Я чуть в себя приду, и Валентин меня приведет в казармы. Когда, конечно, сам ходить сможет.

Валентин не обратил на ее слова внимания, потеряв к нам всякий интерес. После глотка из фляжки глаза его странно блестели. Улыбаясь чему-то своему, он сидел в продавленном кресле, зачарованно глядя на то, как пламя керосинки играет на отмытом до блеска лезвии скальпеля.

11000

Озираясь по сторонам, я торопливо вышел за ворота фабрики.

Через полтора часа тряски в транспортном вагоне я добрался до сыскного отделения. К счастью, агенты уже разошлись и мало кто мог видеть то, как я выгляжу.

Толкнув дверь, я шагнул в свой кабинет. Синие глаза Ариадны перестали освещать страницы уголовных дел. Теперь механизм заинтересованно рассматривал меня.

– Пожалуйста, без комментариев.

– Вы ужасно выглядите, Виктор. Совершенно ужасно. Намного хуже, чем обычно.

– Я же попросил без комментариев.

– Это не комментарий, это утверждение, основанное на вашем внешнем виде, осанке и манере держаться. Что с вами происходит на фабрике?

Мне хотелось просто проигнорировать ее, но рухнув на обтянутую зеленым сафьяном кушетку, которая вдруг показалась мне мягкой как пух, я, с облегчением прикрыв глаза, пересказал ей все.

Ариадна слушала молча, не перебивая.

– Ты сделала список, как я просил? Да. Отлично, потом почитаю. А сейчас я десяток минут передохну и пойду в архив, надо сделать запрос о том, в какую больницу поместили Рассветову.

– Я сделаю запрос сама. – Ариадна поднялась, откладывая бумаги. – Вам нужно заняться энергосбережением.

Спорить я не мог. Сафьян кушетки обволакивал меня, утягивая прочь из этого мира. Скинув сапоги, я просто попросил Ариадну разбудить меня в четыре утра и провалился в самый желанный и восхитительный сон в своей жизни.

Когда я проснулся, дым за окном полнился солнечным светом.

– Сколько времени… – щурясь, спросил я, смотря на Ариадну, обложившуюся стопками бумаг.

– Полдень ровно. Вас разбудил бой часов.

Я мгновенно вскочил с кушетки.

– Какого черта!

– Успокойтесь, утром я созвонилась с Кошкиным. Фабричный управляющий сообщит вашей бригаде, что вы вызваны в магазин сладостей, чинить водонагревательный котел. Я сочла, что вам требуется больше восстановления, чем вы думаете.

Ошарашенный, я наклонил голову, смотря на сыскную машину.

– Я иногда совершенно не понимаю тебя, Ариадна.

Механизм пожал плечами и чуть улыбнулся.

– Рада, что это у нас взаимно.

11001

Установить, куда поместили Рассветову, не составило труда. Запрошенная Ариадной справка из городского архива уже лежала у меня на столе. Прочитав адрес, я махнул рукой сыскному механизму, и мы направились в гараж.

Сев в локомобиль, я не сразу запустил мотор. Кожаное кресло слишком приятно льнуло к спине, чтобы я не позволил себе несколько мгновений наслаждения. Лишь когда Ариадна заинтересованно повернула ко мне голову, я дернул рычаги, отправляя машину в дымную снежную зиму. Город напоминал карандашный рисунок. Единственные цветные пятна – витрины магазинов да покрытые сажей рекламы. Все тонуло в черных сугробах, и наш локомобиль порой подолгу простаивал, пока сипящие в респираторы лошади стаскивали с путей груженные дровами и углем сани. Миновав шумные столичные улицы, мы выехали к маслено-черной глади Мертвого залива.

Здания стали ниже, приземистей, точно старались быть похожими на тяжелые кубы фортов, стоящих посреди клубящейся над водой мглы. Дорога опустела, лишь порой мимо шумно проносились грузовые поезда, осыпая нас искристым густым дымом.

Сверившись с картой, я завел локомобиль на тупиковый путь и распахнул дверь. Пахнуло дохлой рыбой, ржавчиной и йодом. Мы шагнули в дым, туда, где едва виднелся стоящий над заливом зыбкий силуэт лечебницы Святой Ксении. Сапоги гулко ударили по металлу. Узкий железный мост, висящий над затянутой мазутом водой, был единственным путем, по которому можно было войти в сумасшедший дом. И единственным выходом оттуда.

Мы шли. Город оставался все дальше. Сомкнулся туман, накрывая нас давящей тишиной. Перестал слышаться за нашими спинами стук колес грузовых локомобилей, затих тяжелый гул фабрик, все звуки, что оставались вокруг – только глухой плеск волн и стук шагов по железу.

У тяжелых ворот нас встретил отставной солдат. Внимательно осмотрев мой жетон и покосившись на Ариадну, он пропустил нас внутрь. Пятиэтажные корпуса. Окна в решетках. Двор заполнен галькой, выкрашенной в умиротворяющий блекло-зеленый цвет. Мазутные воды, бьющие о берег. Одни больные, пустолицые, тихие, сгорбившись бродят по дорожкам под присмотром охраны. Другие, скованные цепями, бессвязно кричат нам что-то из решетчатых загонов.

Ариадна вздрагивает почти по-человечески и ускоряет шаг. Ее глаза не отрываются от бетонной башни, растущей на краю острова, и ее закрытых стальными створками окон.

Я догоняю сыскной механизм и пытаюсь задать вопросы, но Ариадна отвечает молчанием. Фарфоровые пальцы сжимают виски.

– Что, сбоит машинка? – Покуривающий на крылечке сторож сочувственно посмотрел на Ариадну. – Знаете, господин полицейский, механизмы-то такие гульбу здесь хреновенько переносят. Но ничего, дайте ей минут десять постоять – и все пройдет.

– Что у вас там такое? – Я кивнул на бетонную башню.

– Операционные и палаты реабилитации, – отчеканила Ариадна уже привычно-спокойным голосом.

– И все? – Я обернулся к сторожу. – У вас там выздоровевшие после сумасшествия?

Сторож рассмеялся в желтые от табака усы.

– Нет, ваше благородие, если сюда билет выписан, так это уж считай до конца жизни. А ре-а-блитации, это не для людей. Там Инженерная коллегия машины держит в первые дни, пока в них куски мозгов приживаются, что они у наших доходяг вырезают.

Сторож снял фуражку и перекрестился на купол небольшой часовенки, стоящей над одним из корпусов.

– Подождите, вы что, делаете это с ними заживо? Я думал, материал берут лишь после того, как пациент скончается в лазарете.

– Виктор, судя по выражению вашего лица, вы неверно поняли уважаемого сотрудника. – Ариадна со щелчком улыбнулась мне. – Фрагменты мозга забирают лишь у тех больных, чей разум был окончательно уничтожен душевной болезнью.

– Это все равно больше похоже на убийство.

– Человек – это разум, а не тело. Если разум потерян окончательно, то телу уже не требуется жить, верно?

Я нахмурился.

– А с тобой… Когда ты была человеком, они поступили так же? Кем ты была до этого?

– Никем. Пустотой. Виктор, я