Ее взгляд остановился в конце концов на Шарле.

– Вы, милый друг, что-то не так оживлены, как обыкновенно, – сказала она.

– Может быть, вам есть с чем сравнить, – быстро ответил Шарль улыбаясь.

Он последовал за леди Дианой, наложил гору мягких подушек ей за спину и закурил для нее папироску. Жюльен и Сара сидели молча.

– Вы не любите оперу? – спросила наконец Сара, прерывая молчание, смущавшее ее.

– Да… я знаю очень мало опер, – не совсем охотно ответил он.

Их глаза снова встретились на мгновение, и снова его взгляд пытался овладеть ею.

– Я должен идти, графиня, – проговорил он резко слегка хриплым голосом.

Он остановился перед нею, выпрямившись во весь свой высокий рост и с таким выражением лица, которое причиняло ей страдание. Она тоже смотрела на него, ожидая, пока он не попрощается с нею, как всегда церемонно, и думала при этом, что было бы, если бы она вдруг прижала его голову к своему сердцу…

Что-то в ее лице вдруг открыло Жюльену истину, в которую он не осмеливался поверить, но на одно безумное мгновение он все же уверовал. Что-то было все-таки?.. Нет, ничего не было! Он поклонился ей, шепча обычные слова прощания.

Внезапно ею овладело странное, несколько жестокое желание, и она намеренно протянула ему руку. Он не мог не взять ее, иначе это было бы явной нелюбезностью с его стороны.

Он взял руку, медленно удержал ее в своей руке, выразив в своем пожатии свою страстную просьбу. Он смотрел на нее прямо и открыто, с беспощадной настойчивостью и видел, как она менялась в лице. Она тоже посмотрела на него; ее глаза были широко раскрыты, и легкая улыбка играла на губах.

И вдруг, словно испугавшись, он выпустил ее руку, повернулся и ушел.

Сара подождала еще немного, и так как было уже поздно, она извинилась перед другими, искусно избежала маневров Шарля, желавшего проводить ее на лестницу, и удалилась в свою комнату.

– Наденьте на меня пеньюар, Гак, – сказала она.

Комната находилась наверху и с улицы была не видна. Ее огромные окна были раскрыты настежь, давая доступ фиолетовой ночи и ее прохладным ласкам.

– Честное слово, вы красавица, мисс Сара! – вдруг воскликнула Гак. – Как будто…

Она вдруг запнулась, но Сара поняла ее.

Теперь она могла думать о Коти откровенно и честно, с благодарностью, которую она всегда чувствовала, потому что неестественное возбуждение, державшее ее в напряжении все последние месяцы, совершенно исчезло и заменилось чувством, которого она не стыдилась. Однако она не знала этого до сегодняшнего вечера, не знала даже днем, когда Жюльен встал перед нею на колени на большой дороге.

О, как слепо и глухо бывает сердце!

Гак спросила, как причесать ей волосы.

– Я еще не лягу в постель, – сказала она, и, пока Гак расчесывала ей волосы, она начала мечтать.

Как молодо он выглядел и каким был усталым!

Их любовь будет грезой, на некоторое время…

Эта мысль не казалась ей заслуживающей порицания или бессердечной. Проанализировав ее, она решила, что это зависело от особого качества, заключающегося в любви Жюльена к ней. Этого качества не было в любви других мужчин к ней.

Гак кончила ее расчесывать, и две толстые пряди волос, связанные широкой лентой янтарного цвета, легли на ее плечи.

– Ну, теперь спокойной ночи, миледи, – сказала Гак ворчливо. Обыкновенно Сара беседовала с ней перед отходом ко сну, но сегодня она была необычайно молчалива, и Гак с понятной досадой замечала, что Сара сама себе улыбалась, каким-то собственным мыслям…

Сара заметила недовольные нотки в голосе горничной и засмеялась:

– Ой, ой, Гак! Не надо так сердиться, – сказала она. – Я вовсе не унеслась далеко в своих мыслях, а только… только всего минутку была счастлива!

– Если только это счастье настоящее счастье! – осторожно возразила Гак. – Но если тут радость будет сменяться унынием, бессонными ночами и слезами и вы будете постоянно менять свои платья, то… Нет, я больше ничего не скажу, мисс Сара. Я надеюсь, что на этот раз это настоящее.

Сара снова засмеялась.

– Гак, вы выражаетесь языком пророков. Но теперь это настоящее, говорю вам.

– Да благослови вас бог, мисс Сара. Будем надеяться, что так будет, – отвечала Гак, все еще недовольная молчаливостью Сары.

Когда она ушла. Сара погасила свет и, подойдя к окну, стала смотреть на небо.

Она думала, настанет ли день, когда она будет стоять подобным образом рядом с Жюльеном и смотреть на небо и будет говорить ему, что однажды она представляла себе такую картину.

Настанет ли такой день, когда они поцелуются? Это будут поцелуи, которые являются сами собой, как утренняя заря, как цветы под влиянием солнечных лучей…

Испытает ли она когда-нибудь восторг, отдаваясь любимому человеку?..

О, какой безумной, какой жалкой она была все эти последние месяцы!

Как позорно было играть в любовь с Шарлем, когда она сознавала в душе, что не любит его, и только жажда испытать счастье заставляла ее слушать его.

Он скоро уйдет навсегда из ее жизни, слава богу!

А ведь она его страстно желала когда-то, любила его беззаветно, именно испытанное к нему чувство она называла любовью. Это было давно. Теперь она знает, что ничего не понимала тогда.

Слава богу, она может идти к Жюльену, когда будет свободна, и тень ее прежней любви к Шарлю не падет на нее. Знает ли он о Шарле всю историю? Вероятно. Если нет, когда-нибудь она сама расскажет ему все и даже, может быть, расскажет о своей летней глупости.

Как необыкновенны женщины! Как удивительна человеческая натура! Ведь она знала, что в действительности была всегда требовательной натурой, а между тем решилась принять весьма подержанное чувство только вследствие своего одиночества.

– Так тяжело, так страшно быть одинокой! – шептала она себе в ночи. – Боишься быть выброшенной из жизни и потому цепляешься за какую-нибудь руку, чтобы только удержаться, чтобы спастись от самой себя. Спустя некоторое время это уже теряет всякое значение, и в этом-то и заключается величайшая трагедия одиночества. Мне кажется, что тот, кто одинок, всегда становится добычей досужих людей, не испытывающих духовного одиночества, потому что душа у них недостаточно развита и у них есть достаточно времени, чтобы осуществить всякую минутную фантазию, которая придет им в голову.

Сара медленно подошла к кровати и села на край. В доме была тишина, тишина накрыла улицы… Жизнь замерла, она сама была все-таки одинока.

Она провела пальцем по вышитой монограмме на своей подушке, поправила ленту, продетую в прошивке покрывала, и вдруг, быстро решившись, встала, открыла дверь будуара и пошла в комнату мужа.