Вопрос: Есть ли в вашем доме сундучок с инструментами?

Ответ: Есть. Он принадлежит человеку, который сейчас за границей. Сама я в него не заглядывала, но знаю, что в нем хранятся два или три молота, одним из которых иногда пользовался муж. Этот молот лежит во дворе.

Вопрос: Вы не замечали на нем пометки?

Ответ: Замечала на одном или двух. Это буквы Дж.П. Инструменты принадлежат одному из наших жильцов, который в феврале ушел в заграничное плавание. Его зовут Джон Питерсон.

Вопрос: Вы знали, что молот пропал?

Ответ: Узнала только в понедельник, когда началось расследование.

Вопрос: Вы узнаете молот, если вам его покажут?

Ответ: Затрудняюсь сказать.

Магистраты распорядились принести роковой молот. При его виде свидетельница пришла в большое волнение и расплакалась. Пришлось прервать допрос и, предложив сесть на стул, дождаться, пока она придет в себя.

Вопрос: Вы можете присягнуть, что этот предмет не тот самый молот?

Ответ: Не знаю.

Вопрос: Вы можете утверждать под присягой, что этот предмет тот самый молот?

Ответ: Не могу сказать.

Маркленд: Этот молот похож на тот, что вы видели в вашем доме?

Ответ: Вроде бы похож».

По свидетельству репортера «Лондон кроникл», во время перекрестного допроса миссис Вермилло выяснились некоторые существенные моменты. Она заявила, что знала подозреваемого несколько лет. Что в сундучке Питерсона три недели назад находились два или три молота, но с тех пор они исчезли. Ящик не запирался, и любой в доме мог открыть сундучок. Он стоял в той же комнате, где хранилась моряцкая койка подозреваемого. Когда принесли молот, миссис Вермилло пришла в ужас и испуганно отпрянула. Ей стоило больших усилий заставить себя взглянуть на орудие убийства. В этот момент со своего места вскочила прачка:

«Миссис Райс вмешалась в допрос и заявила, что ее маленькие сыновья могут точно сказать, тот это молот или не тот. Она часто слышала, как они говорили о сломанном кончике бойка молота, с которым играли в «клеточки» перед дверью тети.

За мальчиками послали. Пока гонец отсутствовал, подозреваемый попросил принять во внимание то, каким образом была разорвана и запачкана кровью рубашка, которую он в пятницу две недели назад отдал в стирку прачке. Примерно в половине двенадцатого ночи он плясал без сюртука и жилета в доме, где снимал комнату, но его забаву прервал ночной сторож. И тогда он как был в рубашке отправился в “Королевский дуб” угостить своего музыканта. В “Королевском дубе” он встретил нескольких ирландцев, разносчиков угля. Они играли в карты и настояли, чтобы он тоже сел с ними. После долгих уговоров Уильямс согласился и проиграл на шиллинг выпивки. Он уже совсем собрался уйти, но в этот момент между ним и одним из компании вспыхнула ссора. Обидчик схватил его за ворот, порвал рубашку, затем, ударив по лицу, разбил губу. Потекла кровь и испачкала рубашку».

Магистраты потребовали, чтобы он ограничился рассказом только о той окровавленной рубашке, которую нашли в четверг, но Уильямс пропустил их предупреждение мимо ушей.

О допросе двух других свидетелей «Морнинг пост» пишет следующим образом:

«Соседи подозреваемого по комнате в “Грушевом дереве” Майкл Катперсон и Джон Хэррисон сообщили, что в ночь после убийства Уильямс вернулся домой около часа. Катперсон лежал в кровати, но не спал. После часа прошел сторож. Катперсон точно помнил, что подозреваемый сказал: “Ради Бога, погаси свечу, пока еще чего-нибудь не случилось”, но не стал утверждать, что это было в ночь после убийства Марров[16]. Хэррисон лег в постель около двенадцати, когда пришел сосед, проснулся, но не обратил на него внимания. Все трое спали в одной комнате.

Затем им был предъявлен молот. Хэррисон решил, что он похож на тот, с которым играли во дворе дети».

Через некоторое время появился одиннадцатилетний Уильям Райс и, волнуясь, предстал перед судом. Его показания имели большое значение. Дети, и в особенности мальчики, – прекрасные свидетели. У них острый глаз и крепкая память на все, что их интересует. Не мучаясь глупыми сомнениями и не разрываясь между чувством долга и привязанностью, они в отличие от взрослых, как правило, дают показания просто и без самокопаний. Уильям был именно таким подростком. Когда он занял свидетельское место, миссис Вермилло разразилась бурными слезами, и ее пришлось увести из зала суда. Эмоциональные всплески хозяйки «Грушевого дерева» добавляли ситуации драматизма, но не упрощали задачу магистратов. Однако на Уильяма состояние тети не подействовало. Судьи смотрели на него строго, но благожелательно. И прежде чем показать ему молот, решили схитрить и попросили мальчика его описать. Он повиновался и не забыл упомянуть о сломанном кончике бойка. После чего ему предъявили сам инструмент. Подросток, не пугаясь, взял в руки орудие убийства, взвесил и оценил взглядом с видом, как выразилась «Морнинг пост», «невозмутимой невинности». Магистраты спросили, тот ли это молот, которым он играл с братом. Мальчик ответил утвердительно. Затем добавил, что не видел его примерно месяц, но не сомневается, что это тот самый молот, с которым они играли в плотников. Уильям заверил, что и брат его скажет то же самое.

Уильям Райс отвечал на вопросы последним. Время было поздним, жаркий воздух в переполненном зале стал мучительно спертым, и магистраты, тихо посовещавшись, решили перенести слушания на следующий день. В этот момент подозреваемый попытался взять слово, но, как замечает «Морнинг пост», его первый же вопрос был таким, что его немедленно оборвали.

Что такого сказал Джон Уильямс, что побудило магистратов заставить его замолчать? Выкрикнул обвинение против кого-то, кто считался выше подозрений? Или поздний час сделал свое дело и он, поддавшись усталости и с огорчением убедившись, что не представлял, насколько серьезно его положение, начал скандалить? Мы этого никогда не узнаем. Его препроводили обратно в тюрьму «Колдбат-Филдс». Зал суда очистили от публики. Подали экипажи, конюхи подвели к крыльцу верховых лошадей. А бедняки, сбившись в компании, побрели пешком по темному Вапингу, вспоминая услышанное и со страхом рассуждая о будущем. Магистраты успели домой к позднему ужину, довольные, что вечером проделали хорошую работу. А на следующий день было Рождество.

В 1811 году, как обычно в Рождество, вышел выпуск «Таймс». Газета стоила полшиллинга и полпенни, что сегодня соответствует сорока пенсам (1971 г.), и за эту цену читатель получил четыре страницы с пятью типографскими колонками на каждой. Из двадцати напечатанных 25 декабря 1811 года колонок одиннадцать занимала реклама, полторы посвятили разгневанному письму Publicos[17], в котором с использованием красот латыни обсуждалась театральная постановка в Вестминстер-Скул «Девушки с острова Андрос» Публия Теренция. Еще полторы отдали посланию президента США Джеймса Монро. Немного места заняло послание герцога Веллингтона с Пиренейского полуострова. Колонку посвятили обеду, организованному в Дублине «Католиками Ирландии» для друзей свободы вероисповедания. Отдел новостей представляли только два заголовка. Один – «Ноттингем, 22 декабря» – предварял четверть колонки текста о действиях луддитов. Другой – «Убийства на Нью-Грейвел-лейн» – был предпослан статье объемом в целую колонку, посвященной состоявшимся в сочельник слушаниям магистратами Шэдуэлла свидетельских показаний. Быть может, газета расстаралась ради разрозненных во многих отношениях властей, упорно искавших по всей стране улики и свидетелей и желавших знать, что происходит в центре событий – Шэдуэлле.