страстными поцелуями. К сожалению, она убедила всех в своей холодности. Лишь безумного Алекса не сдержали сделанные ею ранее заявления. Поэтому произошедшее привело ее в замешательство. «Изнасиловал… не изнасиловал… Чуть-чуть… Очень… Совсем не изнасиловал?» Самым живым воспоминанием (оно ее больше всего и запутало) были слова Алекса, которые он ей нашептывал без остановки: «Я тебя люблю, Хулия. Я тебя люблю, Хулия».

Ольга незаметно для себя предъявляла нам обвинения. Хулия сжимала губы, мучаясь от угрызений совести, потому что скрыла от всех агрессию Алекса. Знай Ольга о том, что с ней случилось, она была бы осмотрительнее. Половина ответственности лежала на мне, поскольку я не проследил за тем, чтобы семья Алекса отправила его в сумасшедший дом на Сатурне. Между нами была Ольга, бледная, с неожиданно восторженной и робкой улыбкой, словно девочка, которой только что выдернули первый молочный зуб.

Я взял инициативу в свои руки.

– У меня есть друг-гинеколог. Эстебан. Разреши ему осмотреть тебя. Он определит, была ты изнасилована или нет.

– Меня уже осмотрела монахиня, которая служит медсестрой. Она с математической точностью все подсчитала. Сказала, что я на шестьдесят процентов девственница и на сорок процентов женщина, познавшая мужчину.

– Она ничего не понимает в этом деле, – возмутился я. – Такие вещи в процентах не измеряются. Это как рак – он или есть, или его нет.

– Ты прав, – сказала Ольга, – проверим, прежде чем рыдать. Пойдем к твоему другу.

Кабинет Эстебана был пуст. Заканчивался один из тех бесплодных дней, когда он просил небо помочь ему и послать какой-нибудь куртизанке рак матки, а другой воспаление яичников. На случай если Всевышний покровительствовал программам по охране здоровья, Эстебан молил его не переусердствовать, напоминая, что, кроме болезней, он создал еще и врачей.

После того как мы объяснили ему суть проблемы, он остался наедине с Ольгой в смотровой. Я заметил, что девочка испугалась гинекологического стола с подколенниками, которые должны удерживать ее ноги раздвинутыми.

Мы сидели в зале ожидания, перелистывая омерзительные медицинские журналы. Меня не удивило бы, если бы у всех пациенток Эстебана наблюдался общий симптом – рвота, ведь для того, чтобы вынести пять минут кошмарного чтива, нужен желудок, как у крокодила.

Ольга выбежала улыбаясь. От радости она забыла застегнуть молнию на брюках.

– Какое счастье! Ничего не произошло. Я целая и невредимая.

Я вошел в кабинет прикинуться, что собираюсь заплатить за осмотр, зная, что Эстебан скажет: «Не обижай меня! С друзей денег не берут».

– Ты не представляешь, какое облегчение ты подарил этой девочке, – сказал я.

– Очень даже представляю. Если бы я сказал ей правду, она сошла бы с ума.

– Какую правду?

– Что ее девственная плева полностью разорвана. Разрыв свежий, еще не успел зажить. Этот тип сделал свое дело, – объяснил Эстебан.

– Почему ты ей соврал? Разве не лучше было сказать правду?

– Мы, врачи, не только лечим, но и предупреждаем болезни. Ольга такая невинная и настолько ценит свою девственность, что, думаю, если бы я подтвердил ее дефлорацию, она совершила бы самоубийство или впала в истерику. Скрыв от нее горькую правду, я провел профилактику, – заявил Эстебан.

С этими словами он встал и принял важный вид, как если бы получал в этот момент награду из рук самого Гиппократа.

Глава X

Я терпеть не мог котов до тех пор, пока один из них не сблизил нас с Хулией. Это было существо неопределенной породы, малолетний уничтожитель обивки, о существовании которого я догадывался, только когда замечал запах кошачьего дерьма в гараже.

Случилось вот что. Во вторник полвторого дня Хулия пришла к нам, чтобы поговорить серьезно с Талией. В семействе Дель Пасо-и-Тронкосо принято наставлять более слабых членов клана на путь истинный. Каждый раз, когда Талия с головой погружалась в болезни, ее навещал представитель рода с целью прочитать проповедь длиной не меньше пасхального богослужения.

Их филиппики не воскрешали Талию, скорее, наоборот, угнетали. Однако они настойчиво продолжали свои наставления, сравнивая их со слабительным, которое сначала причиняет дискомфорт больному, а затем его исцеляет.

– Никогда не видела такой немощи. И ты называешь себя социальным работником. Если бы кто-то из твоих подопечных увидел тебя, сразу же поменял бы опекуншу. Как ты собираешься помогать людям, если сама не можешь справиться со своими болячками?

В комнате слышится кошачье мяуканье. Я читаю Кортасара. Рядом со мной Талия расчесывается резкими движениями. В зеркале отражается ее до жестокости безразличное лицо. Она не осознает степени своего гнева – поняв, насколько зла на самом деле, она выбежала бы на улицу, оставив сестру наедине с ее нравоучениями. Талия решает сдержать ярость и завершить макияж. Не так давно она завела привычку разукрашивать себя, когда отправляется на работу. Она собралась вернуть к жизни свое либидо? Я был бы не против, походи она на вульгарную проститутку, однако пока что она напоминает программистку-любительницу.

Талия целует меня. Помада с фруктовым вкусом. Яблоко или виноград? Раздается стук каблуков, она вышла на улицу, но эхо ее шагов еще гуляет по дому. Мне неинтересно знать, пошла ли она на работу или отправилась бродить по магазинам. Дома Хулия и я, только мы. Я перебираю темы для разговора. Дар речи меня покинул. Хулия в дурном настроении. Сегодня она проснулась не в себе. Лучше бы сбежать от нее, чего доброго обрушится на первого встречного. Уповаю на то, что она израсходовала весь запас негодования на Талию.

– Слышишь котика? Где он? Наверное, от голода плачет. Вы его кормите вообще?

Я думал, Хулия не любит домашних животных. Но это обессиленное мяуканье разжалобило бы маршала Геринга. Вездесущие попискивание просто витает в воздухе, как будто его издает неприкаянный призрак семейства кошачьих.

Мы заглянули под кровать, в гардеробную, в туалет. Никаких следов. Шум доносится с заднего дворика. Заходим туда, мяуканье усиливается. Оно исходит из канализации. Понимаю, в чем дело. Вода из этой части дома отводится в главный двор по трубе, открытой с одной стороны и перегороженной решеткой с другой. Животное забралось туда через вход и прошло по ней до перекрытого выхода. Вернуться оно не смогло. За решеткой виднелась кошачья голова.

– Пойдем во двор. Если он вошел с той стороны, то и выйдет там же. Мы будем звать его у конца трубы, чтобы он понял, куда возвращаться, – предложила Хулия и спросила меня затем: – Как зовут котика?

Никогда не интересовался, отзывается ли эта тварь на какое-нибудь имя. Я наскоро окрестил его:

– Петуния.

– Петуния? Как странно. Я думала, это кот, а