— Вот вы говорите, отец ваш писал о таких местах, а что же вы сами не пошли по его стопам? Почему не занялись журналистскими расследованиями?

— Да можно сказать, занялась, — улыбнулась Полина.

— А поподробнее? — обернулся Кушнер.

— А поподробнее, — Полина подтянула рюкзак: — Я хочу написать книгу. Вернее, я уже ее пишу. О том, что случилось здесь десять лет назад…

Барушников резко остановился.

— Что? Пришли? — споткнувшись, Кушнер едва не налетел на него.

— Ну да, пришли, — Павел указал на склон, ведущий в густые заросли подлеска.

Полина, прикрываясь рукой от солнца, подошла ближе и посмотрела вниз.

Железная дорога едва угадывалась сквозь верхушки молодых березок и елей. Ее можно было вычислить лишь по темной полосе, разделяющей два холма друг от друга и уходящей в мерцающую в летнем воздухе даль.

— Спускайтесь осторожнее. Вон по этой тропинке, — указал Барушников на тоненькую ниточку примятой травы.

Кушнер подал руку сначала Алле, затем помог Маре спуститься.

— А что случилось десять лет назад? — спросил он, когда Полина оперлась на его ладонь.

«Если бы я знала…» — промелькнуло в ее голове.

— Я и хочу разобраться в этом. Потому и поехала в Ненастьево, — Полина сорвала ромашку и, покрутив ее между пальцами, засунула в волосы.

Мара на это скорчила гримасу и закатила глаза.

Когда они спустились, то увидели рельсы, почти вплотную заросшие травой с обеих сторон. Неподалеку стояло сооружение, своим видом напоминавшее телегу, посреди которой возвышалась конструкция с двумя рычагами. Толстая ржавая цепь обматывала дрезину по периметру и уходила в сторону — туда, где конец ее был припаян к вколоченному в землю столбу.

— Мать честная! Это ж прям преданья старины глубокой! — воскликнул Геннадий Викторович и, сняв крышку с фотоаппарата, сделал снимок. Затем повернулся к остальным. Мара тут же приняла эффектную позу, отставив ножку и приложив тонкие пальчики к подбородку.

— Хватит обезьянничать, — негромко фыркнула Алла.

Мара передернула плечиками и принялась позировать с удвоенной силой.

Полина наблюдала за ее ужимками, испытывая какое-то веселое возбуждение. Ах, это же так замечательно — уметь вот так кружить всем головы и быть такой легкой и непосредственной. И, не поверишь, что Мара может быть злой. А она может, подумала Полина. Как только дело касалось Сайганова, у молодой жены режиссера Кушнера буквально менялось не только лицо, но и настроение. И в то же время, эти их стычки с Аллой, бывшей Льва Яковлевича, наводили на вполне понятные мысли…

Взглянув на Барышникова, Полина заметила, как тот смотрит на Мару. И в этот момент на ум почему-то пришло сравнение с мертвой рыбой, холодной мертвой рыбой… Она помотала головой и отвернулась, надеясь, что этого никто не заметил. Ну не виноват же, в конце концов, Павел, что родился с такими глазами. Обомлеешь тут, когда вживую увидишь настоящую актрису. Вечно она, Полина, все надумывает…

Барушников попинал цепь носком ботинка.

— Давно не пользовались? — тут же среагировал Кушнер.

— А зачем нам? — вопросом на вопрос ответил Павел. — Чего мы в том краю не видели? Опять же, хрень всякая, мало ли…

— Да вы, батенька, никак пугаете нас? — рассмеялся режиссер. — Смею заметить, мы калачи тертые, много всего повидали.

— Была нужда вас пугать, — усмехнулся Барушников. — Вам надо — езжайте, бог с вами. А у меня и здесь дел по горло. Да и сыт я этим Ненастьевым по самое горло. Не потеряетесь. Вон у вас, — он метнул в сторону Полины быстрый взгляд. — сопровождающий имеется. Значит, мимо не проедете.

Мара залезла на дрезину и подергала за рычаг:

— Как эта штука работает?

— А я покажу, — направился к ней Барушников.

От Полины не ускользнуло, как тут же дернулся Сайганов. Нервничает? Ревнует?!

«Ну и ну, — подумала она, — вот так кино! Все это время ему удавалось изображать из себя ледяную глыбу, а поскреби ногтем поверхность, и что под ней?»

— Если мы хотим успеть все по максимуму, то пора выдвигаться, — заметил Геннадий Викторович, разглядывая небо. — Я все же от баньки бы не отказался.

Места в дрезине было впритык — всего одна скамейка. Женщины втиснулись втроем только благодаря тому, что Мара была худенькой.

— Мы вас сейчас подтолкнем, а с горы она быстро покатится. Потом уж сами, — Барушников кивнул своим помощникам, и они, сняв цепь, уперлись руками в металлический бок конструкции.

После толчка дрезина визгливо заскрипела и, довольно быстро набирая скорость, покатилась. Геннадий Викторович сел на сумки, разместив на коленях камеру, а Сайганов с Кушнером взялись за рычаги, которые сейчас двигались сами собой. Полина ухватилась за низкий поручень, чувствуя, как ветер начинает трепать волосы. Обернувшись, она увидела Чертову гору и стоящих на путях мужчин, чьи фигуры с каждой секундой становились все меньше и меньше.

— Господи, красота-то какая кругом! — воскликнул Кушнер.

По коже побежали мурашки, и Полина нервно посмотрела на Мару. Но взгляд блондинки был прикован к Сайганову, и казалось, что кроме них больше никого рядом не было.

…- «Твоя книжка? — спросил мальчишка, когда Шуша откатилась от него и, вскочив, стала отряхиваться от пыли и листьев, прилипших к одежде.

— Моя, — сказала она и подняла из травы потрепанного «Дон Кихота».

— Куда идешь? — он остался лежать, сложив руки под голову.

— Не твое дело! — прищурилась Шуша, искоса разглядывая мальчишку. У него было загорелое обветренное лицо с царапинами на лбу и щеке, застиранная футболка в пятнах и драные кеды. Хулиганье, сказала бы мама.

— И как тебя зовут? — широко улыбнулся паренек, закидывая ногу на ногу.

Разве так знакомятся? Как есть, хулиганье, восхитилась она и подбоченилась:

— Шуша!

— Вот елки… — от неожиданности он сел. — Это Шухерья, что ли, по-взрослому? Или Шахерезада?

— Дурак! — хмыкнула Шуша и, развернувшись, вдруг понеслась по тропинке к лесу.

— Куда ты, лихоманка? — донеслось ей вслед. — Ты ж коленку в кровь разодрала! Хоть подорожник приложи!

Шуша бежала, сломя голову и прижимая книгу к груди. Распушившаяся коса хлестала по спине и плечам. К рыжему концу ее прилип репей и теперь он словно подмигивал, появляясь то справа, то слева. На душе стало так хорошо и весело, что даже боль от царапин и ссадин не могла унять это восторженное чувство. И от вкуса кислого яблока уже не осталось воспоминаний, наоборот, казалось, что во рту было сладко — сладко…»

…Они скоро привыкли к металлическому лязганью дрезины, тем более что звуки леса были гораздо ярче и громче — верхушки высоченных деревьев раскачивались от порывов ветра, скрипели стволы, то тут, то там, оглушающе стучал дятел. Все молча разглядывали окружавшую их чащу, и в глазах