— Пей! — указал Геннадию.

— Не буду! У меня всё болит после вчерашнего… Там жена спит, если она увидит…

— Пей, я сказал! Я — Зло!

Геннадий выпил водку натощак (надо же похмелиться, чтобы полегчало, а то от кофе никакого толку не ощущалось!) и тут же закусил вчерашним укропом. И сразу понял, что не стоит закусывать вчерашним укропом, если есть манты, колбаса, рыба или икра. Никогда!

Геннадий воззрился на Вовку.

— Дядя Вова… — начал он вяло. Вовка Чекушка был старше Геннадия лет на пятнадцать или около того, и потому, в зависимости от настроения, Геннадий называл его то Вовка, то дядя Вова.

Чекушка приложил к его губам свой нечистый палец:

— Тс-с-с-с. Аванс когда нам выдашь?

— Могу сегодня.

— Хорошо. Ты прав. Это самое главное — выдать аванс, и выдать сегодня!

— Дядя Вова, я сейчас раздам всем необходимые суммы по ремонту. Сейчас оденусь, пойдём на квартиру, и я всё раздам.

— Не называй меня дядя Вова! — заявил Чекушка.

Он снова налил себе и Геннадию в рюмки, моргнул ему, чтобы он присоединился к оргии, и выпил свою порцию. Сморщившись, он ушёл из кухни, отмахиваясь от вопросов Геннадия, но через пару секунд вернулся, всё ещё кривясь, раскурил сигарету (Геннадий настрого запрещал курить у себя в квартире — дядя Вова махнул на него рукой, и тот сник), спросил:

— Почему у меня такое имя?

Этот вопрос с утра, да после рюмки водки, мог обескуражить любого. Геннадий также обалдел и промолчал.

Вовка Чекушка стал объяснять:

— Гена, почему у меня такое имя? Нет, посуди — у моей супруги, Ольги Аароновны, имя как имя — Ольга! Ну как её назовёшь? Ольга! И всё. А меня? Вовка! Вовка-морковка! Вован! Вовян! Вовчик. Володя. Вова! Мне уже пятьдесят с лишком лет, а я всё Вова да Володя. А я теперь буду Зло! Зло-о-о-о!!!

Пьяный уже с утра, дядя Вова заорал во весь голос, нисколько не беспокоясь о спящей в зале Ирине и последствиях её пробуждения.

Геннадий опустил свою руку на плечо Зла:

— Дядя Вова…

— Я — Зло!

— Дядя Зло, ты кушать будешь? Я сейчас котлеты разогрею и чай с мелиссой оформлю.

— Мой чай вот! — Зло показал на ещё не оконченную бутылку. — А котлеты буду! Накладывай!

— Хорошо. А зачем, дядя Зло, я должен идти на квартиру? Все ещё спят, а мне уже на службу пора. Я Ирине с работы позвоню — она с вами рассчитается. У меня другие планы на утро. Правда, поверь, завал полный!

— Хочу, чтобы ты был. Американца будем пытать!

— Опять?

— Не опять, а снова! Пусть объяснит, как он обходился в Америке без женщины столько времени и были ли у него связи с афроамериканцами.

— Гомосексуальные? — поразился Геннадий.

Зло отмахнулся:

— Это я не знаю какие, а пусть объяснит, и особенно про вот эти, что ты сказал…

— Если он про эти скажет?

Зло, наполняя свою рюмку, пояснил:

— Вот и увидишь, что с ним будет, если узнаем, про эти связи…

Одоева позвала Геннадия в курилку «пошушукаться» — на виду у всех они не могли обсуждать свои дела, пока не выявлен бандитский высмотрены Курили, сидя на подоконнике. Геннадий играл спичечным коробком. Он ставил его на попа, пальцем сваливал, переворачивал на ребро. Со стороны казалось, что это занятие его очень увлекло, на самом же деле он страдал, ощущая непоправимость случившегося с отцом и с ним — воры ухватили их за мошонку, чуть рыпнешься — и всё… Для себя он решил: если за оставшиеся дни не получится найти приемлемый выход из безвыходной ситуации, он пожертвует собой — застрелится на хрен. Что ворам с мертвого мента? А отца они пошлют подальше… И примутся за другого мента — того же Урюпина или вот за неё, Одоеву, и добьются желаемого — получат в руки арестованного Игошина, выдавят из него, где он устроил тайник, а потом вернут полиции в виде трупа. Начальство пошумит да успокоится — убийца полицейского так или иначе наказан. Грустно всё это. По-любому воры окажутся наверху. И отца они не пощадят — специально утопят в помоях… Такие это люди… И семью выгонят из ипотечной квартиры. Ирка совсем несамостоятельная, она семью одна не вытянет… А после злодеи будут свои прелые яйца скрести на пляжных лежаках в Акапулько, посмеиваться — опять менты лоханулись, а с ними и всё государство Российское, весь российский народ, который они презирают. Ха-ха, мента окрутили, как дурака!.. Но и это здесь ни при чём. Просто нельзя всё купить за деньги! Вот его, Генку Егорова, за бандитские деньги, за самые большие, за большущие, в крови и наркоте вымазанные, не купишь. И за то, что старика-отца так «опустили», они ответить должны. Наступает такой момент в жизни, когда охреневший кабан должен получить за всё своё говно нож под ребро. Пойти прямо к этому Ондатру, снова, как тогда ночью, с пистолетом — и всю обойму на хрен в его башку всадить…

Егоров вздохнул.

— Понимаю тебя. Время идёт, результата пока нет, — кивнула Лизка.

Она за последние сутки как-то преобразилась — глаза наполнились туманом. Такой туман в зрачках у шалых бабёнок клубится — глянул ей в глаза, а там глубоко-глубоко, аж голову кружить начинает.

У Геннадия даже мысль мелькнула: может, Лизка вообще не его делом занималась? Но нет — рассказала о смерти сутенёра Зин — Костика Сопливого, о беседе с репортёром Кукурузовым и его боссом, главным редактором газеты Юрием Сергеевичем, о «чистосердечных показаниях» таксистов с пятака — Зия трахалась с ними обычным способом, никакая она не девственница.

— А что редактор говорил? Я как-то пропустил мимо ушей.

— Ещё тот жук, этот редактор. Вошла к нему в кабинет. Сидит такой тип лысоватый в круглых очках за столом, читает передовицу — вылитый Берия из фильмов о ГУЛАГе. На меня посмотрел поверх стекол. «Что вам угодно?» — спрашивает. Голосок масленый. Интеллигента из себя разыгрывает. Но я-то знаю, кто он — Костя порассказал об этой свинье. Бесцеремонно уселась на стул. Спрашиваю:

— Пузатый, с кем твой козёл Кукурузов у статуи Белинского общался?

— Что-о-о?

— Кто тебе бабки стеганул за статью про монстра?

— Вы кто такая?

— Узнаешь — лысина плесенью покроется!

— Ага… А ну, пошла отсюда! Пошла, хамло!

Я ему — бабах пальцами по губам!

— Тише, кабан. Колись, иначе я сейчас выйду, а ты навсегда останешься.

Он осёкся сразу.

Лизка хмыкнула, надула губки, красиво стряхнула пепел с сигареты на бетонный пол курилки.

— Газета принадлежит Авдотьину.

— Это я знаю, — кивнул Геннадий, стараясь не потерять нить рассказа.

Всё время в голове свербил вопрос: «Где Машка?» Вчера истерику закатила, когда он только намекнул, что раз Самсонов козлом оказался, надо бы от его плода избавиться — выскоблить семя… Как Машка разоралась! Егоров в ответ тоже накричался до хрипоты а после затаился на кухне, думал, Машка завалится плакать — она какие сутки напролёт ревела, а эта дура в сумку вещи побросала и бегом на улицу. Звал, кричал — куда там, прыг в такси и была такова… Зря он вчера так напился, голова совсем как ватная. И Зло этот, принесла его нелёгкая с самого утра…