Подруги баронессы прыснули смехом. Фёкла, вся покраснев, опустила голову, уперев взгляд в земляной утоптанный пол.

— Что стоишь как истукан?! — топнула ногой баронесса.

— Грех какой! — вдруг зашептала Фёкла. — Срамно такое!

— Дурёха! Шутка это! Посмеёмся над Егором.

— Не буду, — набычилась Фёкла. — Стыдно.

— Ах, ты, шлюха! Тварь! — Баронесса вышла из себя и влепила Фёкле пощечину. Девушка чуть не упала, еле устояв.

Мари за бочками закусила губу: что здесь происходит? И это душка баронесса?

— Невинную из себя корчишь?

— Чиста я, барыня, — закрестилась Фёкла, но получила новую оплеуху.

— Чиста?! А Ивана Николаевича кто привечает?! Знаю, у вас в семье деньги завелись: отец твой кровать железную купил, граммофон… На какие шиши?! Дрянь, ославлю на всю округу. Велю парням — прямо сейчас всю испоганят, и нет тебе защиты — барин с доктором уехали в хлеба на перепёлок! Бегом к Егору, да смотри, чтобы пришёл!

Фёкла, плача, унеслась.

— Тупая дура, — выругалась Зинельс.

— Она правда с Иваном? — спросила Бескова.

— Не человек он, что ли? Мы же вон что творим! — В глазах баронессы вдруг заиграли огоньки озлобления и ревности, сказала стальным голосом: — Все они, купцы да помещики, девок дворовых своим святым долгом считают развратить, кобели.

Графиня и пани захохотали.

Мари про себя возмутилась — за что она так о папеньке?

Вернулась красная как мак Фёкла:

— Идёт.

— Садись к дырке, — велела баронесса.

— Не буду я этого делать, хоть что со мной творите! Ивану Николаевичу пожалуюсь!

Зинельс сразу сбавила напор — если Курков узнает о её «потехах»…

— Дура! Тебя никто не заставляет что-то делать… Он в дырку заглянет, тебя увидит, успокоится. А мы посмеёмся.

— Убьёт он меня потом, — взмолилась Фёкла.

— Иван Николаевич не дозволит. Вот тебе три рубля, и успокойся. Ничего плохого Егору мы не сделаем. — Графиня вложила в потную ладошку Фёклы трехрублевую ассигнацию, поощрительно улыбнулась.

— Идёт! — насторожилась баронесса. — Тише!

Все затихли. За стеной послышались шаги, зашуршали лопухи, Егор выругался. Нагнувшись к отверстию, он спросил:

— Феня, ты здесь?

— Здесь, — выдохнула ни живая ни мёртвая Фёкла.

В дырке заморгал глаз Егора. Фёкла сидела у самой дыры и улыбалась дрожащими губами. Проговорила через силу:

— Давай быстрее, а то меня хватятся.

— Да, уже готов.

Егор засопел, расстёгивая ремень. Барыни, зажимая рот, давились смехом. Замахали Фёкле, чтобы уходила. Девушка бросилась прочь со всех ног.

Мари задохнулась от запретного — пани Вешковецкая приникла к стене конюшни, а Егор громко застонал. Вскоре графиня Бескова оттолкнула подругу, тоже какое-то время возилась у стены, а потом подвинулась, давая место Зинельс.

Мари была поражена — гадкие, гадкие развратницы! Но как ей самой хотелось находиться с ними рядом, делать то же самое. И было стыдно от этих желаний. Откуда в ней, чистой девушке, эта порочность? Она ведь верит в Бога, даже думать о таком — святотатство!

Зинельс, морщась, отвернулась от стены и сплюнула в пыль.

— Ещё, Феня! — просил Егор.

— Барыни, врач Петр Семенович сюда идут! — покрытая бурыми пятнами, закричала в воротах Фёкла, боясь заходить внутрь.

Баронесса отерла губы платочком, подмигнула подругам. Они поспешно пошли из конюшни.

— Феня, ну же! — требовал Егор за стеной.

Мари, дрожа от страха, вылезла из своего укрытия, опасливо глядя на открытые ворота, прокралась к стене. Боже! Боже!

— Давай! — требовал Егор за стеной. — Феня, ещё!

Мари вздрогнула — ей в лицо дыхнула весёлая дворовая сучка Тальянка. Она махала хвостом, радуясь нежданной встрече, быстро лизнула Мари в глаз, вдруг обернулась к отверстию, нюхнула и быстро-быстро зализала языком.

— О боже! Ты молодец, молодец! — запричитал за стеной Егор.

Мари раскатисто засмеялась, до слёз, и побежала прочь из конюшни…»

* * *

Андрей Андреевич обедал на кухне. Он обкусал копченую куриную ножку, налил в прозрачную чашку кипятка, закрасил его растворимым кофе, стал пить вприкуску с рафинированным сахаром и мягкой булочкой, макая её в пластиковый стаканчик со сливками.

В дверь позвонили. Андрей Андреевич отёр рот льняной салфеткой и пошёл открыть.

На пороге стояла заплаканная Машка.

— Ты что? — удивился Андрей Андреевич.

Машка сердито потеснила его. Входя, бросила на тумбочку для обуви свою спортивную сумку.

— Из дома сбежала. Не говори отцу, что я здесь.

Андрей Андреевич ничего не понимал. Он запер дверь.

— А что твой Самсонов?

— Он от меня отказался.

— Как?!

— Так. Послал подальше.

— А ребёнок?

— Да отстаньте вы все от меня! — вдруг заголосила Машка, всплеснула руками и ушла в зал. Упав на диван, она уткнулась в подушку, продолжая рыдать.

Андрей Андреевич стоял перед ней и не знал, что делать.

— Успокойся, Маша. Что всё-таки случилось?

Машка сердито посмотрела на него, высморкалась и села. Щеки были грязные от размазанной туши.

— Самсонов передумал жениться, отец велел идти на аборт. Пьяный сегодня! Орал как бешеный!

— Аборт? Он с ума сошел! Прерывать первую беременность очень опасно!

— А кому я буду нужна с ребёнком?! — визгливо вскрикнула Машка.

— Ты только не кричи. Попей водички. — Андрей Андреевич налил из графина воды в стакан, подал внучке. — Кушать хочешь?

— Не хочу.

Андрей Андреевич подсел рядом.

— И что?

— Сбежала из дома. Как он смеет приказывать мне? Это моя жизнь. Мой ребёнок — я сама решу, как поступить!

— Что же ты решила?

— Не знаю. — Машка опять заревела.

Андрей Андреевич был ошарашен услышанным. Её жизнь! Сразу было понятно, во что всё обернётся — связалась с козлом! От Самсонова доброго ожидать — себя подставлять. Вот Машка и влетела.

— Внуча, ты не спеши. Неужели нельзя помириться с твоим поэтом?

— Не хочу, — перестав плакать, глядя в сторону, потерянно отозвалась Машка. — Ненавижу его!

— Ага… Ну ничего. Ты, главное, успокойся. Будем думать. Правильно?