Ей было все равно, что война набирала обороты. Ее не волновало, что после кровавого расстрела громивших консульства, в результате чего погибло никак не менее четырех сотен человек и было ранено в два раза больше, произошел дворцовый переворот: королева-регентша Милица, лично отдавшая приказ открыть огонь из пулеметов, потеряла власть и была заточена в монастырь, правителем при малолетнем Кароле стал его двоюродный дед великий князь Петр. Ее не занимало и то, что новый регент от лица Кароля издал манифест о том, что Герцословакия вступает в войну – но не на стороне Германии и Австро-Венгрии, а поддерживая Антанту. Ей было наплевать, что народ с ликованием встретил весть о низвержении нелюбимой королевы и о начале войны с Германией и ее союзницами. Она пропустила мимо ушей, что римский папа Пий X призвал народы Европы к миру, а затем скончался, как судачили, от горя, видя, что его слова не возымели успеха, а его преемник Бенедикт XV тоже пытался увещевать монархов воюющих государств – и тоже безрезультатно.

Полина провела в добровольном заточении семь дней. На восьмой ее силком извлекли из темной комнаты – тетя Лиззи призвала на помощь врачей. Полина брыкалась, кусалась, вопила и даже ругалась. Ей сделали инъекцию, после которой девушка практически сразу успокоилась, стала вести себя разумно. Ее искупали, накормили, затем уложили спать, приставив сразу двух сиделок.

Когда она проснулась, то почувствовала себя значительно лучше. Около ее постели дежурил Платоша. Появился и его отец, Валериан Платонович Крещинский.

– Моя дорогая, – мягко сказал он. – Мы все скорбим по тем потерям, которые ты понесла. Но жизнь продолжается, и мы должны понимать это. Мы отрезаны от России: железнодорожное сообщение прервано, и когда оно будет восстановлено, неизвестно. Мне удалось чудом добраться до Варжовцов из Парижа. Покинуть Герцословакию практически невозможно, тем более что недалеко от нас проходит линия фронта. Силы австрийского императора хотят во что бы то ни стало оккупировать эту прелестную страну, вполне возможно, что им это удастся.

Полина нехотя слушала разглагольствования отца Платоши. К чему он клонит?

– Твой отец был благоразумным человеком, Полин. После кончины твоей матушки он, словно предвидя и свою смерть, составил завещание. Так, на всякий случай. Он убедился в том, что в жизни все может произойти внезапно, поэтому хотел, чтобы ты, его единственная дочь, была обеспечена в случае...

Крещинский смутился, затем вынул из кожаной папки документ, скрепленный подписями и печатью.

– Я нашел его последнюю волю в сейфе. Все очень просто, Полин: единственной наследницей всего состояния объявляешься ты. После безвременной смерти Ксении Теодоровны твой отец унаследовал все ее миллионы – у Кригерсов ведь имеются, помимо всего прочего, и золотые прииски, и оружейные заводы, которые сейчас, в период новой масштабной европейской войны, приносят большую прибыль. Ты стала богатой молодой дамой, я бы сказал, даже очень богатой! Ты – миллионерша!

В его словах сквозила неприкрытая алчность и странное восхищение. Полине было все равно, сколько она унаследовала. Если бы было можно, она бы, не задумываясь, отдала все деньги, лишь бы мама и папа снова были с ней.

– Тебе всего лишь семнадцать лет, – вкрадчиво продолжал адвокат, – и, несомненно, многие проходимцы и аферисты захотят воспользоваться этим. Тебе нужен человек, который сможет вести твои дела. Кто-то опытный и великолепно разбирающийся в финансовых вопросах...

В тот раз Крещинский так и не сказал, что имеет в виду именно себя, когда вел речь о финансовом советнике. Тетя Лиззи сменила его, внушая племяннице, что Валериан Платонович – единственный человек на всем белом свете, которому можно доверять, как самому себе.

– Полин, он известный адвокат, у него огромный опыт. Заметь, что он готов бросить все дела и заниматься только управлением твоим имуществом. Это очень заманчивое предложение! Ты все равно ничего не понимаешь в коммерции! На твоем месте я бы поступила именно так!

– Мне все равно, – вяло ответила Полина. Крещинский так Крещинский. Деньги ее не занимали. То, что их семья богата, она знала всегда.

Когда тетя Лиззи, окрыленная словами племянницы, покинула ее, в комнату к девушке проскользнула мадмуазель Шнайдер. Волнуясь и путая языки, старушка произнесла:

– Pauline, ma petite, Sie sollten nichts unterschreiben! Je vous supplie! Ich habe rein zufällig dem Gespräch von Elisabeth Friedrichowna und Valerian Platonowitsch zugelauscht... Ils sont enivrés par votre envie de signer la procuration générale au nom Valérian Platonovich. О Gott, wie fies sind sie! Ils veulent mener la vie insouciante des millionnaires а vous frais![53]

Mademoiselle подняла к потолку сухие кулачки и пригрозила невесть кому.

Дверь резко распахнулась, взбешенный Платоша подбежал к мадмуазель Шнайдер и проорал ей в лицо:

– Что вы плетете, старая карга? Вы что, окончательно потеряли свой жалкий разум? Зачем вы забиваете голову моей невесте всякой чушью? Вы намеренно настраиваете ее против моего отца и Елизаветы Фридриховны! Вон отсюда!

Полина еще никогда не видела Платона в таком бешенстве. Мадмуазель Шнайдер вся съежилась и, пискнув, выбежала из комнаты. Платоша, мгновенно успокоившись и снова приняв облик заботливого жениха, произнес:

– Полин, ты же не поверила всему тому, что наплела тебе полоумная старуха? Она много фантазирует, мне ее жаль!

На следующий день, когда Полина спросила, где мадмуазель Шнайдер, тетя ответила, что та взяла расчет. Полина была поражена.

– О, Полин, – сказала тетя. – Не беспокойся, Шнайдер получила вознаграждение больше, чем заслуживала. Она сказала, что хочет отправиться к себе в Швейцарию. Я просила ее остаться, но она ни за что не соглашалась. Мне кажется, что бедняжка повредилась умом... Жаль ее, но что поделать...

Горничная Глаша изложила совершенно иную версию произошедшего. Глотая слезы и осматриваясь по сторонам, она поведала следующее:

– Полина Львовна, не верьте тому, что вам говорят! Елизавета Фридриховна вас обманывает! Она сама рассчитала мадмуазель, та плакала и даже упала на колени, умоляя оставить ее при вас. Мадмуазель работала в доме больше тридцати лет, и вот теперь – такая черная неблагодарность. Но Елизавета Фридриховна была неумолима, она велела ей убираться, причем не заплатила ни копейки. И выгнала бедняжку мадмуазель на ночь глядя. Я тайком дала мадмуазель золотой червонец – подарок вашего батюшки к Пасхе! Неужели и меня отправят на улицу?