не рассчитано на нападение снаружи. Наши ребята использовали подавляющее огневое преимущество в виде пулеметов и гранат, разгромив охрану, к которой так и не подошло подкрепление (гарнизон умчался к Опере!).

Ну и в-третьих, сами яшмовцы. Первыми вступили в бой с синей чумой измученные, озлобленные заключенные. Даже те, кто не имел никакого отношения к подполью и был схвачен случайно, теперь мечтали вцепиться в глотку лоялистам. Да и подполье как выяснилось вычистили не полностью. Лихие ребята в офицерских фуражках взяли арсенал по собственной инициативе через часа два после того, как я взорвал ассамблею, и тут же принялись раздавать оружие. А потом поднялись рабочие кварталы. Трудягам надоел голод и безработица, бардак и неопределенность.

Уличные бои длились двое суток. Я, кстати, очень помог одной из рабочих дружин, обезвредив тот пулемет.

А через двое суток, то есть сегодня, рано утром, подошли наши войска. И всё, в общем-то, закончилось.

— Когда можно будет выйти, прогуляться? — спросил я, щурясь левым глазом от яркого солнца.

Правый пока еще почти ничего не видел — опухоль не спала.

— Через пару дней, — сказал Тревельян.

Через пару дней я шел по проспекту Фортуната, поддерживаемый с одной стороны Стеценкой, с другой — доктором.

Какие-то деловитые ребята в аккуратных спецовках меняли плафоны и лампочки на фонарях, тетка в дворницком фартуке подметала бордюр. Двери многих магазинчиков были открыты, витрины сверкали чистотой уцелевших стекол, ветерок донес будоражащий ноздри аромат — кто-то выпекал сдобу.

На площадке у синематографа три маленькие девочки играли в «классики», нарисованные на плитке осколком кирпича. Только сейчас я понял, что за все время проведенное в Яшме я вообще не видел детей!

От остановки отъехал грохочущий и лязгающий трамвай, у которого вместо некоторых окон были вставлены листы фанеры, но зато корпус был покрыт свежей краской. На лавочке сидел лысый мужик с металлическими зубами и щелкал семечки, выплевывая шелуху в мусорный бачок.

Я не выдержал и подошел к нему.

— А-а-а! Порядок в головах? — разулыбался он. — Я еще вот кое-что недавно услышал, собираемся с ребятами на проходной завода крупными буквами написать…

— Ну-ка, ну-ка…

— Не надо бороться за чистоту, надо подметать! — провозгласил он.

Стеценко ткнул меня в бок, а Тревельян удивленно хмыкнул.

По противоположной стороне улице маршировал взвод пехотинцев. В нашем, родном «хаки»! Одна из девочек, игравших неподалеку, вдруг прекратила прыгать, сорвала с клумбы цветок и, подбежав к офицеру, шагающему впереди взвода, что-то ему сказала. Офицер, усатый, потертый жизнью мужчина с седыми висками опустился на одно колено, с благодарностью взял цветок и вставил его в петлицу мундира.

— Р-равнение на-а-а… — солдаты слаженно отсалютовали по-имперски, открытой ладонью у виска, и, чеканя шаг и пряча улыбки, парадным строем двинулись мимо замершей в восхищении девочки.

XIII. ХЛЕБ С МАСЛОМ

День начинался прекрасно.

Я вытряхнул из барабана теплые, пахнущие порохом гильзы прямо на пыльную землю и полез в карман за патронами. Башибузуки гарцевали у самой опушки, время от времени постреливая в нашу сторону.

Лемешев снарядил винтовку новой обоймой, ее затвор сыто клацнул, принимая боеприпасы. Мы, по всей видимости, крепко встряли на этом блокпосту. Да и блокпостом его назвать было сложно — кирпичное здание караулки, окруженное невысокой стеной из мешков с землей — примерно по пояс. Достроить просто не успели: ни колючей проволоки, ни окопов…

Я как раз прибыл посмотреть, сколько и чего нужно, чтобы оборудовать крепкий опорный пункт для нашей штурмроты в этих Богом забытых местах. Ну, Богом может и забытых, а имперскими властями — нет. Местные богатые села и хутора зажиточных фермеров поставляли рожь, пшеницу, молочные продукты и овощи в значительных объемах — напрямую имперской армии, за что были освобождены от налогов. Защитить поселян для нас было делом чести.

Башибузуков явно кто-то наводил. Они дважды за этот месяц перехватывали караваны с продовольствием для имперских складов в Шемахани, и сожгли два хутора, парни с которых служили в армии. Такое прощать было нельзя.

Над головой свистнула пуля и выбила крошку из стены караулки. Я пригнулся и огляделся — все ли целы? Лемешев азартно палил из винтовки в сторону рощи, еще два бойца пытались привести в порядок ручной пулемет, скорчившись за бруствером. В караулке кто-то стонал и матерился, на крыше ТимирдейТингеев — стрелок-самородок и следопыт, недавнее наше приобретение — сосредоточенно целился куда-то в горизонт.

Остальных видно не было.

— Санитара в караулку! — крикнул я.

С противоположной стороны блокпоста на карачках побежал парень с сумкой, на которой был нарисован красный крест, и скрылся в здании караулки.

Хлопнул выстрел с крыши и Тимирдей дернул затвором:

— Господин поручик, так-то одного с коня ссадил.

— Сколько их там вообще?

— Так-то у дороги двое лежат, одного конь тащит, еще троих видал — за рощей-то.

— То есть шестеро всего было?

— Выходит так!

— Та-ак!

За рощей располагался хутор, на котором жила хорошая, крепкая, многодетная семья поселян. И увидеть хутор пылающим, а поселян — зарезанными не хотелось от слова совсем.

— Лемешев! Кончай палить в белый свет как в копеечку. Автомобиль заводи!

— Так я… Это к Парамонычу! — Парамоныч, он же ефрейтор Пищиков, привез нас сюда буквально полчаса назад на «полуторке».

— А Парамоныч — где?

— В караулке…

Давя внутри матерщину, я побежал к караулке, поднимая сапогами облачка пыли и надеясь, что Пищиков в состоянии справиться с машиной.

После яркого света южного дня полумрак караулки ослепил меня, и я сощурился, тщетно пытаясь разглядеть, что происходит внутри. Когда зрение вернулось, я облегченно выдохнул, но тут же одернул себя — парня было жалко. Молодой боец с бледным лицом стойко терпел перевязку, которую делал санитар, а Парамоныч — плотный дядька с блестящей лысиной, придерживал его голову и бормотал что-то утешительное.

— До свадьбы заживет, говорю! Еще попляшем на твоей свадьбе, говорю! Крови много не вытекло, не переживай, мы тебя к его светлости доставим, он тебя заштопает! Наш доктор кудесник, слышишь? Кудесник, говорю!

— Ефрейтор Пищиков, заводите машину!

— А как же…

Я глянул на санитара, потом на раненого парнишку. Тот выглядел худо, и по-хорошему его стоило доставить в расположение, но…

Санитар поднял на меня взгляд, и я увидел совсем молодое лицо, все в пыли, крови и копоти.

— Бедро, навылет. Жить будет, но его к врачу бы…

Я с досады хлопнул фуражкой по ноге. И почти просительно, растерянно проговорил:

— Может быть сейчас там башибузуки хуторян режут…

Раненый боец разлепил спекшиеся губы и тихо, но твердо сказал:

— Потерплю, езжайте.

Я просто