— С ней что-нибудь случилось?

— Ровным счетом ничего. Как я и сказал, она устала, но совершенно здорова.

Ну, Льюис-то не дурак. С Бертой точно что-то случилось. Он снова повторяет вопрос. Врач снова успокаивает его. Но руки… руки-то дрожат. Льюису приходит в голову еще одно:

— Может, что-то не так с ребенком?

Доктор открывает рот, но Льюис перебивает:

— Я хочу ее видеть. Немедленно. Отведите меня к ней.

Доктор колеблется.

— Пойдемте, — наконец говорит он.

Они проходят через гостиную, и Льюис думает, что будет, если ребенок умрет. Придется попытаться снова. Но похоже, так и так придется. Девочка никого не устроит. Если она умрет, Льюис расстроится, но больше из-за Берты. Она выносила и родила ребенка одна, без всякой его помощи. Берта не успокоится, пока не увидит на своей груди живого младенца. Она столько сил вложила, так надеялась. Льюис должен сделать все, чтобы подарить ей этот момент счастья. Если ребенок умрет, он возьмет себя в руки и постарается поскорее подарить ей нового.

Доктор что-то говорит, но Льюис его не слушает. «Такое иногда случается…»

Случается, а как же. Младенцы часто рождаются мертвыми, он это и сам знает. Его мать родила мертвого младенца, еще до Льюиса. Хватит уже. Ему хочется сказать врачу, будьте мужчиной.

Они проходят в спальню. Служанка, бог ее знает, которая из двух, держит сверток. Тихо, спокойно, поскрипывает кресло-качалка. Виден лишь красный кусочек кожи. Сверток коротко всхлипывает. Живой.

Льюис не думал, что обрадуется. Он как-то не подготовился. Еще не видя лица девочки, он уже знает, что будет ее любить. И любить не так, как любил прежде. Прежде мир вращался вокруг него одного. А сейчас ему отчаянно хочется защитить этот комочек.

Врач берет сверток из рук служанки. Льюис почти вырывает у него свою дочь. Свою девочку. А то у врача руки дрожат — еще уронит.

Доктор показывает, как держать головку, кладет ребенка на согнутый локоть Льюиса. Лица по-прежнему не видно, его закрывает уголок одеяльца.

— Я хочу на нее посмотреть.

— Поймите, — испуганно говорит доктор, — предсказать такое невозможно. — И откидывает ткань.

Льюис смотрит на дочь и ничего не понимает. Кажется, ему подсунули китайчонка. Неужели Берта изменила ему? Что происходит? Ротик маленький, язычок торчит набок, и глаза… Узкие, веки со складками, на радужке белые пятнышки. Врач говорит об умственном отставании, о методиках лечения, Льюис слышит его, но не понимает.

— Как я объяснял, мы не знаем, почему это происходит. Наука пока не в состоянии предсказать рождение таких детей. К сожалению, я не могу назначить курс лечения. Все опробованные методики не давали результата, хотя в этой области проводятся постоянные исследования…

Льюис не понимает этой чепухи, не понимает, что такое «монголизм»,[24]не понимает, почему всхлипывает служанка. Он понимает только, что на его голову пал новый позор и что есть вещи, которые не спрячешь, даже в Америке.

Обнаружив письмо, я немедленно позвонил Макгрету.

— Помните, как до меня добираться? — спросил он.

На этот раз я заранее подготовился и нанял машину с водителем на весь следующий день. Первую половину дня я вынимал из стендов и паковал журналы, делал копии картинки с херувимами и газетных фотографий, которые я откопал. Что еще? Только само письмо. Его я убрал в пластиковый мешочек для хранения пищи. Наверное, воображал, что Макгрет тут же вытащит на свет чемоданчик, снимет отпечатки пальцев, введет информацию в базу данных и выяснит все о самом Крейке и его местонахождении.

Макгрет только хмыкнул. Положил пакетик с письмом на стол и уставился на него. «Остановитесь». Жесткий приказ. Через несколько секунд он произнес:

— Не знаю, зачем я это читаю. И так ясно, что будет дальше.

— Что мне делать?

— Делать?

— С письмом.

— А. Ну снесите в полицию, что ли.

— Так вы и есть полиция.

— Был. Что верно, то верно. Снесите в полицию, если хотите. Я даже могу позвонить кое-кому, чтобы вам поспокойнее было. Хотя я наперед знаю: ни черта они не смогут сделать. Вы понятия не имеете, кто он, понятия не имеете, он ли это письмо написал. А даже если это он, тут все в рамках закона. — Макгрет ухмыльнулся, и мне стало жутко. — Такие письма писать не возбраняется, это в Конституции записано.

— Тогда чего я к вам ехал?

— Это вы мне объясните.

— Вы намекнули, что можете помочь.

— Намекнул.

Я помолчал.

— Ну?

— Ну а теперь вы приехали, и я сам ничего не понимаю.

Мы вместе смотрели на листок.

СТОП СТОП СТОП

Раньше эта склонность к повторяемым действиям восхищала меня, сейчас же я находил в ней нечто отталкивающее. То, что казалось мне страстью, теперь превратилось в злобу. Искусство или угроза? Письмо Виктора Крейка вполне могло занять достойное место на стене моей галереи. Я бы мог, наверное, даже впарить его Холлистеру за кругленькую сумму.

— Я бы его не выкидывал, — сказал Макгрет. — На случай, если еще что-нибудь плохое случится. Положите его в папочку, а когда надо будет, покажете фараонам.

— К тому же никто не знает, сколько оно будет когда-нибудь стоить, — добавил я.

Макгрет улыбнулся:

— Ладно, вернемся к рисунку.

Я протянул ему фотокопию херувимов. Пока он изучал ее, я огляделся. За неделю количество пузырьков с лекарствами на столе явно увеличилось. И Макгрет тоже изменился: похудел, кожа приобрела нездоровый зеленоватый оттенок. На этикетках некоторых бутылочек были написаны указания по применению. В медицине я плохо разбирался и понял только, что это сильные обезболивающие.

— Вот это Генри Стронг, — он легонько коснулся листа, — а это Элтон Ла Рей.

— Я знаю. — Вытащив из папки копии газетных снимков, я протянул их Макгрету: — Вот откуда он их срисовал.

Я не стал делиться с ним своими сомнениями в правильности этой теории, но Макгрет и сам сообразил. Спросил, как Крейк мог связать эти убийства воедино.

— Понятия не имею, — признался я.

— А еще надо понять, почему из всех людей, чьи фотографии печатали в газетах, он выбрал именно этих.

— Я думал об этом. Не забывайте, он нарисовал буквально тысячи лиц. На этом панно наверняка много реальных персонажей. И доказывает это лишь то, что он тщательно прописывал все детали.

— Но ведь это же первый рисунок, — напомнил Макгрет. — Самая сердцевина.