— Мне должно стать стыдно? — бровь вопросительно взлетела вверх.

— А вам бывает стыдно?

Макс на мгновение задумался.

— Наверное, бывает. Иначе я получаюсь каким-то совершенно беспринципным нахалом. Но пока во всем, что касается вас, мне совершенно не стыдно.

— Я не знаю, чувствовать мне себя польщенной или оскорбиться, — засмеялась Мара, закрывая методичку. Потом беззаботно сунула ее в стол. И встала. Сегодня ее внешний вид отличался от обычного. С утра она, отговорившись от самой себя банальным «захотелось», надела платье. Платье было шерстяное, серое, строгое, с глухим горлом и белым острым воротничком. Но выше колена. Немножко. Надевала его она редко, потому что предпочитала все-таки брюки. Но в шкафу висело, периодически выгуливалось. Иногда, когда она бывала в настроении, даже оживляла его жемчужным гарнитуром из ожерелья и сережек, купленным на выпускной. Сегодня был тот самый случай. И она тайно радовалась, что ее «настроение» совпало с визитом Вересова. Потому что подобным настроением она и была обязана тем, что с утра еще решила — если он не объявится во вторник, то она не снимет брюки до конца учебного года.

— Между прочим, вы и есть нахал, — вдруг сказала Мара, оказавшись возле Вересова уже в пальто и берете.

— Как скажете, — кивнул Макс и открыл перед ней дверь, подавляя в себе жуткое желание сдернуть с нее берет.

А уже в машине, поглядывая на ее коленки, заметные между полами пальто, заявил:

— Сеанс в полдесятого. Ужинать едем?

Мара улыбнулась уголками губ и бросила сумку на заднее сидение. Потом деловито пристегнулась и ответила:

— То, что вы — стратег, я еще в пятницу поняла. Едем.

Они ужинали в лаунж-ресторане, где Вересову нравилось бывать, и где его знали. Говорили о чем-то незначительном. Макс с полусерьезным видом болтал о кинематографе, современном и пятидесятилетней давности, Мара рассказывала о том, что кино любит преимущественно итальянское, старое, и немного французское, признавшись, что ничего не понимает в норвежцах. Со стороны Максу они скорее напоминали давно женатых супругов, случайно встретившихся в конце дня и непонятно по какой причине решивших провести вместе вечер. Посмеявшись про себя, подумал о том, что безоговорочно согласен на первую часть, но в отношении второй заявил бы протест.

По давней привычке оценив платье Мары с точки зрения, как поскорее снять, Вересов и эту мысль отбросил за ненадобностью. Не сейчас, и даже не сегодня. Мара — не его клиентка/коллега/администратор гостиницы, с которой можно нескучно провести вечер, переходящий в ночь, а наутро не вспомнить, как звали ту, рядом с которой проснулся, если не уехал домой посреди ночи.

И Макс позволил себе испытывать странное умиротворение. Он снова и снова рассматривал ее лицо, словно видел его впервые. Или старался разглядеть то, что мог пропустить. Он снова и снова останавливался на ее глазах, когда Мара поднимала их на него. И, кажется, впервые и совершенно отчетливо понимал, что больше всего на свете хочет, чтобы эти глаза смотрели на него как можно чаще. Это было совершенно незнакомое ему желание. Собственно говоря, он никогда не стремился иметь постоянные обязательства. Случившийся случайно давно забытый брак он принял без жалоб, но развод счел подарком судьбы.

Когда неделю назад Максим сидел на родительском собрании в школе, глядя на классную руководительницу сына, он еще не осознавал, что именно эту маленькую, деловую и ужасно строгую девчонку он хочет видеть рядом с собой долго. Очень долго. Всегда.

Было в ней что-то такое, что заставляло биться быстрее его сердце и волноваться о том, как она провела свой день.

Максим продолжал что-то говорить и слушать, когда у столика возник официант.

— Желаете что-то еще?

— Кофе, — машинально ответил Вересов и перевел взгляд на Мару.

Из груди ее вырвался негромкий смешок, глаза сделались серьезными, деловитыми, и она спокойно сказала:

— Кофе.

— Два кофе, — улыбнулся Макс.

Потом они снова что-то говорили, много-много и долго-долго. И удивительное ощущение правильности происходящего не покидало ни его, ни ее. Им принесли кофе, когда времени до сеанса оставалось совсем немного. А они, как ни странно, даже не думали спешить. На часы не смотрели. Тихонько смеялись. Слушали музыку, негромко звучавшую в зале. До тех пор, пока он, ни с того, ни сего не выдал:

— Надо, наверное, деду позвонить?

Мара мотнула головой, осторожно перегнулась через стол и доверительно прошептала:

— Неа, звонить надо Лесе. Я у нее ночую. Завтра с утра семинар в Центре французской культуры. Мы вместе собирались. Так что дед спокоен.

— Как интересно, — хохотнул Макс. — А новыми покупками он не интересовался в субботу?

— Видите ли, Максим Олегович, у меня слишком хорошая репутация, чтобы дедушка расспрашивал или проверял. С Леськой, значит, с Леськой.

— Я понял, — Вересов кивнул, отхлебнул кофе и поинтересовался: — И как часто вам позволено ночевать у подруг? Или все же расскажем деду про ночевки на даче одного сумасшедшего?

Она опять покраснела. Эти покраснения начинали ей самой казаться признаком какой-то неизлечимой болезни. И чем дальше, тем глупее она выглядела. Пробовала кокетничать — и самой себе казалась неуклюжей и нелепой. Но вместо того, чтобы одуматься, она решительно проговорила:

— Нет, иначе он вызовет бригаду из Павловской больницы — для вас. А меня заточит на веки вечные. И Кириллу дадут нового учителя французского, более лояльного, а для него это плохо — снова начнет лениться. Он у вас разгильдяй, кстати.

— Ок, больницу, заточение и Кирилла обсудим в следующий раз. Сегодня вечер кино, — Макс подозвал официанта, сунул ему карту. — Так что собирайтесь, Марина Николаевна, поедем разбираться в норвежском кинематографе. Потому что я в нем тоже ровным счетом ничего не понимаю.

— Мужественное признание, — рассмеялась Мара и тут же спросила: — Но знаете что? Мне совершенно безразличны норвежцы. Я бы предпочла просто пройтись… Если, конечно, вы не горите желанием, и правда, идти в кино.

— Но только при одном условии.

— При каком?

— Что гулять со мной вы будете не меньше, чем длился бы сеанс.

— На меньшее я и не рассчитывала, Максим Олегович, —