— Конечно. Тебе надо спешить. Иди, Блез.

— Так поцелуй меня на прощание! И в этом поцелуе я оставлю тебе свое сердце!

Дейна подняла голову, потянулась к Блезу всем телом и прижалась к его губам поцелуем. Если бы только она знала правду. Но разве могут лгать его глаза, глядящие на нее так нежно, руки, сжимающие ее так крепко, губы, целующие так долго? Девушка опустила веки и глубоко вздохнула.

— Вот видишь, теперь мое сердце у тебя, — прошептал он целую вечность спустя. — Береги его, Дейна, — снова поцеловав ее лицо — лоб, глаза, нос, губы — он добавил: — Мы отплываем на рассвете. Я буду высматривать тебя на пристани.

Потом разомкнул их объятие. И исчез в окне, будто его и не было.

Дейна задумчиво смотрела ему вслед, на колыхнувшиеся ветви дерева во тьме. Теперь у нее его сердце. Самое дорогое сердце на свете! Она упрямо тряхнула головой. Мать посеяла в ней сомнения, оговорив Блеза. Но она знает, как их развеять. Надо лишь проследить за капитаном. И когда она сама увидит, как он сядет в шлюпку у пристани, чтобы отправиться на «Серпиенте марина», Дейна успокоится. И станет его ждать. Столько, сколько понадобится. И никто, даже мама, не заставит ее делать то, что ей не по душе!

Схватив со стула темный большой платок, Дейна набросила его на голову и плечи и бросилась за Блезом вдоль по улице на небольшом расстоянии. Она видела, как он широким твердым шагом идет вниз к пристани. Девушка уже почти успокоилась, когда он вдруг свернул вправо по направлению к Синей бухте. Но и к ней он не пошел, двинувшись по узкой дороге дальше. А спустя еще некоторое время Дейна с гулко бьющимся сердцем смотрела, как Блез повернул в замке ключ и толкнул высокую, явно тяжелую дверь большого каменного дома.

Дейна без сил привалилась к ближайшему дереву. Тяжелым взглядом она рассматривала фасад, хорошо видный в лунном сиянии, с множеством окон, большими балконами по бокам, крытой железом крышей. В правой части дома окна были закрыты ставнями, вероятно, там никто не жил. Но слева, на втором этаже, окна, выходящие на море, были распахнуты, и из них ветер часто выманивал тонкие кружевные занавеси, играя ими, надувая, как паруса. На нижнем этаже, напротив, все окна были плотно занавешены темными портьерами, за которыми угадывался свет. Так, чтобы ничего в них нельзя было увидеть, если вдруг кому вздумается подсмотреть за жильцами.

Сколько она так простояла, девушка не знала. Когда дверь снова бесшумно отворилась, выпустив широкий луч света из прихожей, сначала вышел Блез, и следом за ним показалась молодая женщина в простом темном платье и со светлой тяжелой длинной косой. Они сказали друг другу несколько слов на пороге, после чего капитан Ратон крепко прижал женщину к себе, низко склонив к ней голову, отчего лица их оказались скрыты его волосами.

Дышать стало нечем. Дейна хватала ртом воздух, прижимала к груди руки под платком. Это не мог быть ее Блез. И все-таки это был он.

Больше не в силах смотреть на этих двоих, прощающихся на крыльце дома, во много раз лучшего, чем таверна ее матери, Дейна бросилась прочь. Не разбирая дороги, не зная, как жить дальше и что делать с тем, что это ее сердце Блез навсегда забрал с собой. В то время как ничуть в нем не нуждался.

Солнечные лучи скользили по волнам, окрашивая их золотым. Новый день рождался на Исла-Дезесператос. И в этот новый день уходил в море капитан Ратон на своей «Серпиенте марина». Паруса были уже расправлены под ветром, трепавшим его темные волосы, не перехваченные на затылке на этот раз, а он стоял на корме и смотрел на пристань, надеясь разглядеть там стройную фигурку Дейны. Он вцепился тонкими и сильными пальцами в бортик. Вглядывался в безлюдную в этот ранний час набережную так, что болели глаза. Но она так и не появлялась, как ни молил он небеса о том, чтобы мелькнула ее цветастая юбка под ярким солнцем.

Сколько мог, задерживал он отплытие. Но рассвет наступил. И матросы недоуменно взирали на своего капитана.

Ратон тяжело выдохнул и приказал:

— Отдать концы!

А после взгляд его снова вернулся к пристани. Где-то там, за ней, в маленькой таверне, где жила Дейна, осталось его сердце. И он все же верил, что она сохранит его.

7. Личная жизнь Марины Николаевны Стрельниковой

Личная жизнь Марины Николаевны Стрельниковой была загадкой даже для нее самой. Девушкой она была уже взрослой. И понимала, что, собственно говоря, то, что происходит, очень странно не только по меркам современного общества, но уже даже и по мнению деда, который был приверженцем старорежимных моральных устоев. Впрочем, в основном ее воспитанием занимался именно он, пока мать который год работала домработницей где-то в далекой и загадочной Португалии, чтобы обеспечить безбедное существование и хорошее образование своей дочери. Но в последнее время дед всерьез озадачился и все пытался познакомить ее хоть с кем-то из внуков своих многочисленных приятелей. Хотя фаворитом оставался Федор Нетудыхата. Главным преимуществом Федьки было проживание в соседнем подъезде. Дед мог быть спокоен — Мариночка останется под присмотром, и никто никуда ее не увезет.

Проблема заключалась в том, что Мариночке никакой Федька не нравился.

В жизни ее самым страстным чувством на многие годы осталась первая школьная влюбленность в одноклассника.

Итак, номер один. Илюша Ракушкин.

Они не сидели за одной партой, не делали вместе уроков. И были так далеки друг от друга, как только могут быть далеки два человека. Илюша был сыном профессора физико-математических наук. Мать — кандидат исторических наук. Илюша был начитан и упакован.

Самым ярким впечатлением Мары об этих отношениях были танцы в шестом классе. Она впервые в жизни пошла на школьную дискотеку. Там за право танцевать с ней подрались Федька Нетудыхата и мальчик из параллельного класса Дима Миронов. Разнимал их Илюша. Когда носы были разбиты, а рубашки порваны, Ракушкин рявкнул: «Было бы из-за кого!»