Музыкант в полном изнеможении опустился в кресло и прикрыл глаза.

– Ты устал, – сказал ему царь.

– Я вкладываю в музыку все свое сердце.

– А намного ли хватает твоего сердца, Корнилий? И не слишком ли ты…

– Музыка для меня все!

– Может, в этом все дело?

– Без музыки я потеряю свою душу, меня просто не станет… – Корнилий закрыл лицо руками и разрыдался.

Царь каждой клеточкой своей понимал и чувствовал состояние этого человека и, наконец, сказал:

– Я не говорил, что будет легко.

Весь следующий день Корнилий не мог взять в руки скрипку. Он не слышал ни одной мелодии у себя в сердце. Время как будто остановилось, и жизнь потеряла всякий смысл.

Но терять отношения с царем Корнилию не хотелось даже ради музыки.

Он твердо решил, что если царь считает, что музыка опустошает его сердце, он перестанет играть, даже если после этого иссохнет от тоски.

Вечером Корнилий под аплодисменты вышел на сцену, чтобы объявить, что прекращает играть. Он взглянул в зал и вдруг увидел не публику, не толпу, а людей.

Корнилий поправил волосы, и рука его, помимо воли, потянулась к скрипке.

Он вспомнил слова царя: «Ты устал». Да, он действительно устал. Он понимал, что музыка владеет им, а не он музыкой.

Корнилий взмахнул смычком и заиграл. Он играл для себя. И его «я» всем сердцем ощутило силу жизни, с которой открываются навстречу солнцу лепестки цветов. Его сердце открылось навстречу потоку ветра, в котором расправляли свои крылья сильные птицы.

Его сердце погружалось в течение реки, над которой склонили головы прекрасные лани.

Музыке, разносившейся под потолком огромного зала, было тесно, она раздвигала стены, поднимала свод и уносилась в небо.

Когда музыка закончилась, в зале было тихо. Потрясенные слушатели не кричали: «Давай еще», они смотрели на сцену, понимая, что с тем, чем наполнились их сердца, они смогут ответить на все вопросы и одолеть любые проблемы, каждый в своем времени и пространстве.

Корнилий ехал в своей роскошной карете и улыбался. Ехал в дом по адресу, который оставила женщина, просившая прослушать ее сына.

На берегу широкой реки стояли два абсолютно одинаковых дома.

Два друга, Харитон и Феофан, прибыли когда-то из дальней страны и обжили это пустынное место с глинисто-песчаной почвой.

Харитон и Феофан превратили этот участок в цветущий сад. Чтобы получать урожай, трудиться приходилось не покладая рук.

Помогая друг другу, ободряя друг друга, друзья противостояли невзгодам и радовались удачам.

Харитон и Феофан любили по вечерам возле камина обсуждать свои планы на будущее. Вот и сейчас, попивая крепкий чай, смотрели они на разгоревшиеся поленья.

Сладкое томление растекалось по их уставшим телам. Треск поленьев в камине сливался с шумом дождя за окном. Было приятно сидеть в доме, под крышей, именно сейчас, когда на улице шел дождь. Феофан вздохнул и сказал:

– Печально мне что-то.

– Отчего? – спросил Харитон, шумно отхлебнув из чашки глоток горячего чая. – Может, ты хочешь реформу доходов наших провести, чтобы прибыль шла даже тогда, когда неурожай случится?

Букву «л» Харитон не выговаривал, и слова от этого произносил скомканно.

Феофан поставил чашку на круглый столик и сказал:

– Не в этом дело, Харитон. Душа чего-то просит, тоскливо.

– Может, жениться тебе?

Феофана это не рассмешило, он серьезно ответил:

– Жениться не от тоски нужно, а чтобы радостью делиться.

– Винца тебе, Феофан, налить?

– Нет. После вина я думать не могу, а мне необходимо понять, что это со мной происходит.

– Глупость это. Жизни радоваться не умеешь, – резко ответил Харитон.

– Смысл хочу увидеть в жизни. Не должно оно так быть. Не разумно это. Только в расцвет лет вошел, опыта и мудрости набрался, а там уже и старость. К чему тогда все?

– Хочешь все изменить?

– Знать хочу, ради чего стоит все то, что я делаю, делать еще лучше.

Харитон испуганно уставился на Феофана:

– Жениться тебе надо! Детей нарожаешь, и будет ради чего трудиться. Ртов прибавится.

Феофан дрогнувшим голосом сказал:

– А детям я что передам? Дом, сад, огород?

– Опыт, – твердо сказал Харитон.

– Какой? – уточнил Феофан, – тем же путем, что и я, к старости идти? Чтобы, как фальшивые монетки, превратиться в прах? Нет, я хочу найти то, что действительно можно будет передать по наследству. То, что выведет из этого замкнутого круга, из тлена, то, что останется с ними, с детьми моими, там, за пределами этой жизни…

– Бредишь ты, Феофан, – испугался Харитон, – «Найти то, не знаю что…»

– Нет, Харитон, дружище, если алмаз есть, его ищут, найти хотят. Раз душа тянется к чему-то, значит, есть то, что найти можно.

– Страшно мне стало, Феофан, от твоих слов. Иди-ка ты спать.

– Отчего же страшно?

– А оттого, что расшатываешь ты устои моих понятий, устои жизни моей. Я в своих пределах себя защищенным чувствую, а ты пытаешься вытащить меня куда-то, а куда? Ну оставлю я крепость свою, пойду по свету… А если не найду другой-то крепости, что тогда? Чем жить?

– Так ведь, Харитон, все здесь, в итоге, и похоронишь. Как себя ни тешь, а смерть – она реальна, и никуда от нее не уйдешь. Факт это. Хотя и печальный, но факт.

Харитон обозлился:

– Феофан! Иди домой, и с такими разговорами ко мне не приходи!

Феофан поднялся с ковра, на котором сидел, и сказал:

– Ты, дружище, извини меня за то, что я вечер тебе омрачил.

Харитон грустно ухмыльнулся:

– Вечер-то и без того темнее некуда… Омрачил он его…

– Постой, Харитон! Ты, значит, тоже об этом задумывался? Ну не лукавь. Ты в работу погружаешься, чтоб от мыслей этих уйти?

Харитон, чуть не плача, прошептал:

– Уйди! Слышишь, уйди.

Всю ночь Феофану не спалось. Он вышел из дома и спустился к реке. Было темно. Противоположный берег казался нарисованной стеной. Сладкое ожидание чего-то необыкновенного не давало Феофану вернуться в дом, хотя стало уже прохладно.

Вдруг в тишине раздался плеск весел, и из темноты показался силуэт лодки.

Через несколько минут лодка приблизилась, и Феофан разглядел на корме девочку лет десяти. Управлял лодкой высокий мужчина, по-видимому, отец девочки.