– Не твое дело, – оборвал Кагот, глядя, как Ненет проворно раздевает огненноволосую посланницу Духов, выпрастывая из длинных полотняных рукавов ее необычайно белые руки и пышную грудь. Не открывая глаз, несчастная чуть слышно постанывала. Освободив великую Мать от блузы, Ненет сходила к своему сундучку и принесла тонкую рубашку из рыбьих кож. Вещи Ненет были старые, сильно изношенные, и Кагот, брезгливо взглянув на приготовленную старшей женой сорочку, раскрыл кожаную торбу, которую принес вместе с больной. Пошарил в поисках сухой одежды и вынул изображение синеглазого многокрылого божества. В испуге спрятал картинку обратно в саквояж, задвинул ногой в угол и обернулся к Вааль.

– Неси свои наряды.

– Еще чего! – вспыхнула Вааль.

Но, встретив грозный взгляд супруга, младшая жена покорно двинулась к своим сундукам, занимавшим большую часть угла рядом с пологом. Присев на корточки, откинула крышку одного и долго копалась в аккуратно уложенных добротных вещах, выбирая то, что не так жалко. Одежды было много, и вся она была отменного качества. Расшитая богатым узором, из тонко выделанных шкур и кож и даже из редкого в этих местах льна, которое привозил из Архангельска расторопный Илька, обменивая на песцовые шкурки и вырезанные им фигурки из моржового бивня. Илька единственный из их племени владел языком чужаков и очень любил резать по кости. И ее любил, Вааль. Но для Вааль существовал только Кагот – сильный, уверенный в себе шаман, защитник племени.

– Что ты там возишься? – прикрикнул на нее Кагот и, шагнув к сундуку, выдернул из стопки вещей первое, что подвернулось под руку.

– Это нельзя, это мое! – хватаясь за край сорочки, запричитала Вааль.

– Теперь будет ее, – отрезал шаман. – Она больная, ей нужно стать здоровой, чтобы родить великого шамана.

Кагот приблизился к пологу и сунул расшитую бисером сорочку в руки Ненет. Ненет склонилась к больной и с трудом натянула сорочку на влажное белое тело, заботливо отерев губкой из мха залитое потом лицо.

– У нее жар, – проговорила Ненет. И, обернувшись к Каготу, спросила: – Как ее зовут?

– Мне послал ее Умка, и я буду звать ее Умкинэу, – секунду подумав, ответил шаман.

– Ты сделаешь ее третьей женой?

– Уже сделал.

– Ее волосы – как солнце, я стану заботиться о ней, – с материнской нежностью протянула Ненет, укрывая солнцеволосую Умкинэу медвежьими шкурами.

По голосу было заметно, что Ненет не столько беспокоится о новой жене мужа, сколько мстит обижавшей ее Вааль, в одну секунду из любимицы Кагота превратившейся в такую же отверженную рабыню, как и она сама.

И в самом деле, жизнь в юрте Кагота стала вращаться вокруг Умкинэу. Она долго, до самой зимы, не приходила в себя, и Ненет кормила ее оленьей кровью, поддерживая с трудом теплящуюся жизнь. Обтирая тело больной влажным мхом, старшая жена с любопытством наблюдала, как растет живот Умкинэу, приглашая и Кагота посмотреть на это чудо. Приходили посмотреть и другие обитатели стойбища, с нетерпением ожидавшие рождения нового шамана.

Только Вааль злилась на новую жену Кагота, хотя и побаивалась ее. Больная она или нет, в беспамятстве или в здравом уме, а многокрылое божество, спрятанное в кожаной торбе Умкинэу, видит все, что творится вокруг, своими холодными и прозрачными, словно лед, глазами. Видит, как Вааль шепчет злые слова Умкинэу в еду, как подкладывает старой Ненет иголки в постель, как колдует, чтобы Кагот снова любил только ее одну.

Но больше всего Вааль боялась, что родившийся великий шаман, едва научится говорить, сразу же укажет на нее и обличит в злочинных кознях. Расскажет, что Вааль хотела извести его больную мать, и еще заботливую Ненет, и его самого, еще не родившегося, обитающего в материнской утробе.

Великий шаман родился ранней весной, когда припекающее солнце растопило верхний слой снега, превратив его в наст. Роды принимала опытная старуха, в разное время помогавшая прийти в этот мир всем обитателям стойбища. И – о чудо! Едва малыш издал свой первый крик, пребывавшая в беспамятстве Умкинэу открыла глаза и протянула к младенцу руки. И что-то быстро заговорила на языке чужих. Обезумевший от счастья Кагот тут же бросился в юрту к Ильке, ибо только молодой резчик по кости мог понять ее слова. Илька пришел важный, осознавая свою незаменимость, и чинно присел на китовый позвонок рядом с пологом. Долго слушал сбивчивую речь больной, глядя на то, как она хмурит брови, ударяет себя кулаком в грудь и повторяет какие-то сердитые слова.

Как только она замолчала, Илька начал переводить:

– Рассказывает Умкинэу, что в большом мире она прозывалась Саша Ромейко. И что ее ищут, и если мы отвезем ее и новорожденного в Архангельск, то отец ребенка даст много денег.

– Можешь дальше не переводить, – махнул рукой Кагот. – Она до сих пор не поправилась. Духи забрали ее разум. Но это не важно. Главное, что у нас есть новый великий шаман! Забирай малыша, Ненет, станешь о нем заботиться. Илька, скажи Умкинэу, что как только жар спадет, так и начнет кормить сына молоком. А ты, Илька, будешь каждое утро приходить и спрашивать, что Умкинэу нужно.

Ненет приняла у повитухи крохотный пищащий сверток и унесла в свой угол, оставив роженицу негромко звать малыша. Умкинэу сразу же придумала ему имя.

– Владимир! Володенька! – чуть слышно шелестела она пересохшими губами.

Сидевшая в стороне Вааль, поразмыслив, поднялась с медвежьей шкуры и подошла к спальному пологу. Присела рядом и стала заботливо промокать влажным мхом пылающее жаром лицо. Женщина схватила ее руки и что-то заговорила на своем языке. Вааль успокаивающе гладила ее по огненным волосам, приговаривая:

– Не бойся… Спи. Все будет хорошо…

Кагот недоверчиво покосился на младшую жену, но ничего не сказал. Может, Вааль и в самом деле прониклась сочувствием к несчастной обезумевшей Умкинэу?

Дни шли за днями, мальчик на материнском молоке рос и крепчал. Вдохновленная присутствием ребенка, Умкинэу понемногу оправлялась. Ноги ее не слушались, но женщина научилась сидеть и теперь, устроившись в пологе на шкурах, когда не занималась с малышом, подолгу задумчиво смотрела перед собой, иногда держа в руке деревянную палочку из саквояжа и делая ею в толстой книге с белыми страницами какие-то пометки.

Соблюдая договоренность, Илька каждое утро наведывался в юрту Кагота и садился рядом с больной, чтобы выслушать ее просьбы. Переводил Илька одно и то же – говорил, что Умкинэу просит сварить ей сладкий чай. Или что не хочет есть копальхен. Но Каготу все время казалось, что Илька что-то не договаривает и что разговор их с Умкинэу совсем о другом. А еще Кагот стал замечать, что Вааль надолго отлучается из дома и как-то странно переглядывается с Илькой, когда тот бывает у них в гостях.

В одну из лунных ночей Вааль не вернулась домой. Кагот не сразу забеспокоился. Уже и раньше бывало, что, обидевшись непонятно на что, строптивица ночевала в юрте отца – богатого оленного человека Амоса. Амос так любил дочь, что прощал ей любые капризы, но и Кагота уважал, поэтому на следующий день обычно брал Вааль за руку и приводил в юрту мужа. Прождав весь день, но так и не дождавшись возвращения жены, Кагот отправился к Амосу сам.