золотыми пуговицами, на каждой из которых красовалась аккуратным тиснением буква “Ф”. Лица у них были овальной формы, без ярко выраженных скул. Вытянутую форму лица подчеркивали длинные, до плеч, белокурые волосы. Глаза были округлые и широкие, губы — пухлы, а брови и ресницы белы настолько, что едва выделялись на лице. Единственным ярко выраженным атрибутом лица, обладающим угловатой формой, был их нос. Весь внешний вид их говорил о заботе и безобидности.

— Добро пожаловать в дом Финтюа — дом, где бедные детишки обретают счастье и покой, — проговорили они хором уже давно заученную фразу.

— Я что-то должен оформить или вы так заберёте этого мальчишку? Вот постановление, на основании которого я его сюда привёз.

— О, что вы, хватит и этого постановления. Вы хотите осмотреть наш дом, чтобы убедиться в безопасности мальчика?

— Я вам верю на слово. Тем более, что я тороплюсь. Только учтите, что он странноват. Может вытворить какую-нибудь пакость.

— Ничего, мы поладим. Все будет хорошо.

Доброжелательность и заверения, что все будет хорошо меня обрадовали. Может быть эти люди поддержат мой интерес, и мы сможем экспериментировать вместе? В моей голове зародилась надежда. Да, не в душе и не в сердце, а именно в голове. Ведь надежда — это план на какую-нибудь возможную реальность, а не чувство.

Сосед потрепал меня по голове и, развернувшись, наскоро направился к своей телеге.

— Проходи. Чувствуй себя как дома. Ведь он, надеемся, таковым для тебя будет долгие годы. Мы проводим тебя в комнату и поможем расположиться.

Моя комната оказалась шестой по левую руку от входа. Окна выходили во двор, который в этот момент был пуст. Из мебели имелся аккуратно выполненный деревянный стул, кровать с резными ножками в форме львов и спинкой, напоминающей волны, стол с такими же ножками и двухсекционный шкаф. Надо сказать, что убранство у меня дома было куда более скудным.

Прислушавшись к своим ощущениям, я осмотрелся. В доме царила тишина. Во дворе также никого не было. Это было как минимум странно, ведь в доме полном детей не должно быть так тихо. Но я не придал этому особого значения так как не любил детский гам.

— Кроме меня здесь нет детей? — спросил я и на удивленный взгляд пояснил, — Здесь так тихо.

— Нет, у нас сейчас кроме тебя ещё семь детей. Здесь не принято шуметь. И общение друг с другом не приветствуется.

Как оказалось, в этом доме много что не приветствовалось. Распорядок дня был таков: подъем в девять утра, затем зарядка во дворе, включающая в себя пробежку и комплекс развивающих упражнений; завтрак в десять часов утра; обед в час дня и ужин в семь часов вечера. В промежутках проходило самостоятельное занятие в своих комнатах по книгам, лежащим на полках. Хозяева дома, те самые два добродушных человека, периодически ходили по коридору и заглядывая в комнаты и следили за тем, чтобы мы не развлекались, а занимались только обучением. Кормили нас довольно неплохо. Рацион был разнообразен, но в основном содержал сырые овощи, фрукты, варёные и парные блюда из мяса и рыбы. Вечером, после ужина, было собрание в одном из помещений первого этажа — круглой комнате с окрашенными в коричневый цвет стенами, полом и потолком. В центре комнаты был нарисован белый треугольник, в вершинах которого располагались подсвечники на три свечи каждый, с ножками в виде змей пасти которых были открыты. По всему периметру комнаты, в стенах, также располагались свечи, установленные в подсвечники в форме перевернутых звериных лап с острыми длинными когтями. Нас, обнаженных, расставляли по кругу и тщательно осматривали, но на предмет чего мне было не известно.

Все восемь детей оказались мальчиками примерно моего возраста. Уставшие, с потухшим взглядом, они стояли и покорно исполняли любые прихоти хозяев дома. Исключением был я, только что прибывший, и Аульц — высокий худощавый парень с чёрными волосами, маленькими глазами-пуговками и длинным носом, похожий на вороненка. Он стоял, как и все молча, но смотрел вызывающе, то и дело бросая мне ухмылку в момент, когда никто не мог заметить.

— Ты не похож на остальных. Это хорошо, — шепнул он мне однажды, когда мы возвращались в свои комнаты, после чего сразу получил кулаком по спине.

— Никто не разрешал разговаривать. Тебе что-то не понятно? — прокричал хозяин.

— Не заставляй нас тебя наказывать, — вторила его женская копия.

— Порося. Хрю-хрю, — шепнул он и после моего непроизвольного смешка мы оба получили по хребтине.

Дружба

С тех пор мы с Аульцем сдружились. Ничто так не объединяет людей как общий враг, а для нас общим врагом стали хозяева дома. С самого начала мне казалось, что в их лицах есть что-то странное и, присмотревшись, теперь я понял, что они действительно были похожи на двух поросят-близнецов. Как же точно подметил мой новый друг, когда назвал их поросями. Хотя какой же он новый друг? Ведь до этого у меня друзей не было, а значит он первый и единственный друг. Милые люди, которые так любезно приняли меня, оказались настоящими животными, свирепствовавшими над детьми. И режим проживания, как оказалось в дальнейшем, был лишь малой долей того, что эти люди действительно вытворяли.

По счастливому стечению обстоятельств мы с Аульцем жили в соседних комнатах. Не имея возможности общаться напрямую, мы были вынуждены импровизировать. Первое, что приходило в голову — это перестукивание. Договориться о способе составления алфавита стоило нам солидной порции тумаков, но это оказалось малой платой за полученный результат. Значимым фактом было то, что мы оба оказались грамотными. Способ заключался в разделении алфавита на 5 частей. Сначала настукивался номер части, а затем буквы. Это позволило нам не только уменьшить количество постукиваний на букву, особенно расположенную в конце алфавита, но и упростить понимание, когда буква окончена. По итогу каждая буква состояла из пары постукиваний, разделённых небольшой паузой. Так, вместе с появлением алфавита, появилась и возможность нашего общения.

С началом общения через стену я узнал историю Аульца, который, как оказалось, попал в этот приют раньше всех. В возрасте семи лет. Он рос в благополучной, достаточно богатой семье, не был лишен ни родительского внимания, ни соответствующих статусу благ. Но счастье его было не слишком долгим. Находясь в том возрасте, когда ещё душа не начала разлагаться от сладостей бытия, когда ему было шесть лет, он лишился родителей. Их отравили конкуренты, как было сказано, но дело семьи перешло дяде и продолжило процветать и приносить плоды. На дядю,