Зухра снова принялась целовать ноги паренька, целовать ступни, голени, колени – и у княжича заплясали перед глазами яркие искры, по коже забегал колючими язычками пламени нестерпимый жар. Сердце уже вырывалось из груди, а томление сосало силы, подобно ужасу смерти.

– Да, да, хорошо, – выдохнул он. – Ты останешься со мной. Ты останешься со мной навсегда! Клянусь тебе, Зухра, я тебя не брошу!!!

– Благодарю, господин… Ты не пожалеешь, господин… Я стану самой лучшей, господин, – ответила невольница, но рук не убрала и целовать ног не перестала…

Холопы вернулись вскоре после полудня, приведя в поводу четырех уже оседланных низкорослых лошадей с толстыми мохнатыми ногами: двух серых в яблоках, одного гнедого и одного чалого.

– Великий Похвист, какое убожество! – сказал, глядя сверху, наследник московского престола. – Неужели у нас осталось так мало серебра?

– Породистые скакуны дороги, а поселок маленький, – ответил Пестун. – Здесь за хорошую лошадь настоящей цены никто не даст. Посему добрых скакунов сюда просто не пригоняют. Приводят только беспородных степняков. Пришлось покупать, какие есть.

– Может статься, оно и к лучшему, княже? – добавил Копуша. – Меньше внимания привлечем. Мы же на ордынской земле, разве нет? На арабского или туркестанского жеребца весь город пялиться станет, и каждый разъезд будет останавливать.

– Выбора все равно нет, – пожал плечами Василий. – Коли не понравятся, поменяем в пути.

– Как скажешь, княже.

Холопы скинули седла, упряжь, отвели лошадей к яслям. Поднялись на гульбище. Копуша тут же наклонился к куякам, принюхался:

– Вроде как не пахнет! Зухра молодец, золотые руки. Все вычистила! – Он сгреб обе брони, ушел в комнату и принялся укладывать в мешок.

– Возьми новую сумку. – Пестун бросил седла в углу. – Старые воняют.

– Это верно, – согласился хромой дядька. – Надо было тоже постирать.

– Кожаные, сморщатся.

– Да плевать! Это же мешки, а не сапоги или куртка. Как покоробятся, так и растянутся. Набьем мокрые сеном до упора да бросим сохнуть.

– Сено не удержит, стянутся.

– Так и леший с ним. Ну, станут чуток меньше… Невелика беда!

– Копуша, – вслед за холопами в комнату вошла невольница, – я знаю, у тебя есть ремешки для плетения. Ты не мог бы дать мне один?

– Ага… – Дядька открыл поясную сумку, вытянул сыромятную полоску в половину пальца толщиной и отдал девушке. После чего вернулся к делу.

Спустя примерно час, когда они сели к столу, на лбу прячущей улыбку Зухры блеснул драгоценный шрингар[12]: золотой овал длиною около вершка, украшенный закрепленными вплотную друг к другу густо-алым яхонтом и небесно-синим астероидом. Холопы без труда узнали в нем княжескую фибулу: заколку от оставшегося в далеком Сарае плаща, ныне закрепленную через волосы тонким сыромятным ремешком.

Копуша и Пестун понимающе переглянулись и опустили головы, пряча снисходительные усмешки.

– На рассвете выезжаем, княже? – спросил старший из воспитателей.

– Да, – подтвердил Василий. – Сперва на Решт, а оттуда к Зеджану и далее к Урмии. От нее до Царьграда должен идти добротный торный тракт.

12 января 1387 года

Царьград (Константинополь)

Путешествие через османские земли оказалось на удивление размеренным и спокойным. Низкорослые степные лошадки легко проходили за день по двадцать верст, после чего странники останавливались на ближайшем постоялом дворе, кушали и отдыхали – а на рассвете снова поднимались в седло. По прошествии пяти дней князь со свитой останавливались уже на две ночевки, дабы принять баню и постираться, – а затем снова отправлялись в дорогу. И самыми страшным бедами, каковые случились с путниками в могучей южной державе, стали грозы и затяжные дожди, из-за которых странники несколько раз застревали в очередном дворе на неделю-другую, пережидая непогоду.

В бескрайних садах, тянущихся возле дорог насколько хватало глаз, постепенно вызрели сочные плоды, потяжелели виноградные грозди, налились соком персики, возвещая о наступающей осени. Однако погода продолжала стоять очень жаркой – хотя и не столь убийственно знойной, как ранее. А вслед за осенью незаметно подкралась зима, каковая в здешних краях оказалась такой же мягкой, как русская ранняя осень, и скачке по дорогам ничуть не мешала.

Хотя теплые душегрейки странникам пришлось все-таки прикупить.

К середине зимы наследник русского престола со свитой наконец-то добрался до знаменитого Боспорского пролива между турецким и греческим берегами. Каковой, понятно, в столь теплую погоду не замерз – и его пришлось преодолевать на огромной широкой галере с ровной палубой, вмещающей на себе пятнадцать стоящих по трое в ряд возков или целый табун лошадей.

Великий Царьград княжича Василия одновременно и изумил, и восхитил, и разочаровал.

Со стороны суши, откуда они подъехали к городу после переправы, перед путниками возвышалась гигантская твердыня из трех стоящих друг за другом каменных стен, причем каждая последующая почти на пять саженей превышала предыдущую. Многие десятки башен, глубокие рвы… Невероятно могучая крепость почти в полную версту длиной!!!

Крепость, на стенах и башнях которой тут и там росли кустарники, березки и ольха, на швах между валунами зеленела трава, а подъемный мост врос в землю и, похоже, был даже закреплен на обеих сторонах рва железными стяжками для пущей твердости.

Город раз в двадцать превышал размерами Москву и примерно втрое – Сарай. Но только – размерами. Путников встретили пустынные улицы, тихие дворы. Пыль, бурьян и запустение. Тут и там стояли дома с провалившимися крышами. Если бы захотели – могли бы с легкостью занять для себя обширный двор: их, заброшенных, здесь стояло преизрядно.

Правда, тогда им самим пришлось бы заботиться о сене, воде и пище.

Более-менее активная жизнь продолжалась только в самом центре великого города: вокруг храма Софии и соседних церквей. Здесь еще работали лавки, здесь шумели постоялые дворы, здесь многие ремесленники с готовностью чинили паломникам из разных земель обувь и одежду, повозки и упряжь, отливали свечи, вытачивали кресты, чеканили кубки, миски и кувшины.

Увы, но и паломники, решившие отправиться в дальний путь, дабы собственными глазами увидеть легендарный Царьград и главный храм христианского мира,тоже не собирались здесь особо большими толпами. Счет им шел на десятки, может статься, на сотни – но уж никак не на тысячи. И потому великий храм Софии, когда наследник московского престола со свитой вошел в его гулкую залу, показался гостям из святой Руси совершенно пустым и заброшенным.