– Вы ступайте, возвертайтесь в снятые комнаты. Я останусь.

– Невместно, княже! – вмешался Пестун. – Чай, не бродяги мы худородные, в нищете таковой ночевать!

– Идите! – твердо распорядился Василий Дмитриевич. – Хочу испытать хоть раз аскезу иноческую. Переночую ныне тут… – Он осмотрелся снова и уточнил: – Либо пока не наскучит. Надоест, дорогу на двор найду, не маленький.

– Воля твоя, княже, – не стали далее спорить холопы-воспитатели и ушли, прихватив с собой неуверенно помедлившую невольницу.

День выдался долгий, и всем хотелось поскорее добраться до постелей.

Князь не вернулся ни на первый день, ни на второй, ни на третий. Но коли знатному отпрыску захотелось поиграть в аскетизм – дядьки не стали навязывать юноше своего мнения. Хочется и хочется, беды от сего никакой не случится. Все едино, подобные фантазии у молодых людей надолго не задерживаются.

И действительно – уже к полудню четвертого дня княжич появился на постоялом дворе возле храма Софии. Перед дальней дорогой ему все-таки захотелось помыться в нормальной бане и спокойно выспаться. В приличной мягкой постели – а не на занозистых досках с охапкой сена под головой.

В то самое время, как Василий Дмитриевич отмокал в большой дубовой купели, его новый друг, митрополит Киприан, стоял в своей расшитой крестами мантии и синей скуфье перед вселенским патриархом Керамеем в роскошных покоях христианского властителя. Легкий запах ладана, алые персидские ковры на полу, обитые шелком стены, лакированные шкафы из красной вишни, раскладное кресло, укрытое бархатным плащом. Пурпурная мантия на обвислых плечах, высокая, усыпанная жемчугом белая митра, золотой крест на шее, множество перстней на тонких сморщенных пальцах.

Нил Керамей стал властителем христианской церкви уже совсем дряхлым стариком, и в этом имелась некая забавно-злобная несправедливость. Вселенский патриарх обладал невероятной властью и богатством – но что ему даровало сие могущество? Его тело было слишком слабым, чтобы желать женщин, и слишком немощным, чтобы наслаждаться вином и сочной вкусной пищей, развлекаться охотой или даже просто прогулками. Единственной оставшейся ему радостью была внешняя роскошь: драгоценные ткани, дорогая отделка. Золото, жемчуг, самоцветы. Персидская посуда, индийские украшения, французская вычурная мебель. И плюс к тому – нежные ароматные курения из сказочной далекой Индии и библейского Аксума[15].

– Я отправляюсь в пасторскую поездку по своему епископству, Нил, – опершись обеими руками на посох, сказал митрополит Киприан. – Сын московского князя оказался наивным и отзывчивым мальчиком. Он пригласил меня с собой. Сам. Грешно упускать подобную возможность обрести влияние на московский удел.

– Ты забыл, что суд по поводу русско-литовской кафедры еще даже не начался, – хрипло напомнил ему дряхлый патриарх. – Еще неведомо, кого именно из вас троих синод изберет митрополитом?

– Неважно, кого изберет синод, – пожал плечами святитель. – Важно, кого примут русские князья. И слово московского мальчика в сем деле важнее желаний всех патриархов вместе взятых.

– Ты богохульствуешь, Киприан, – покачал головой первосвятитель Керамей. – За таковое неповиновение я могу предать тебя анафеме!

– Не советую, Нил, – покачал головой митрополит литовский и русский. – Ты же знаешь, император Иоанн оказывает мне покровительство, и ты вполне можешь оказаться вместе со своей анафемой в его тюрьме. К тому же княжичу Василию я тоже нравлюсь. Он может удивиться твоему решению так сильно, что Византия больше никогда не увидит русского золота. А оно ныне остается единственной ниточкой, что удерживает нашу церковь от падения в пропасть полного разорения и ничтожества.

– Да уж, старый мошенник, ты умеешь нравиться всем, – признал первосвятитель. – Всегда ухитрялся втираться в доверие.

– Я пастырь, Нил. Люди должны верить своему священнику. Иначе кто станет внимать его наставлениям?

– Ты совсем не чтишь воли синода, Киприан, ты не уважаешь моих пожеланий. Полагаешь, я не смогу найти на тебя управу? – вяло проговорил патриарх.

– Завтра мы с юным княжичем московским отправляемся в дорогу, – склонил голову набок митрополит, глядя на патриарха с легким снисхождением. – Меня ждет долгий путь. Боюсь, больше мы уже не увидимся, Нил. Прощай.

– Прощай, Киприан, – легко кивнул патриарх. – Да пребудет с тобой милость Господа нашего, Иисуса Христа!

– Благодарю за пастырское благословение, первосвятитель, – почтительно поклонился митрополит и покинул роскошные покои.

– Значит, суд тебе не нужен, Киприан? – еле заметно скривился ему в спину патриарх. – Тогда не удивляйся, коли священный синод изберет на твое место самозваного Митяя московского. Посмотрим, как долго ты продержишься на своей кафедре, полагаясь на милость княжича, но супротив воли его отца, митяевского покровителя…

Нил Керамей откинул голову и тихонечко, осторожно, со старческой хрипотцой засмеялся.

Однако княжич и его свита о случившейся встрече ничего не ведали. Утром они поднялись, оделись в чистую одежду, подкрепились ягненком, тушенным в горшочке с фасолью и черемшой, поднялись в седла коней и поскакали к северным воротам. Там, на просторном пустыре, засыпанном колотым кирпичом, уже стоял возок. Не какая-то там кибитка или телега, а настоящая карета: массивный дубовый каркас с толстыми прочными колесами; на балках в центре сего сооружения покачивалась на широких ремнях небольшая тесовая светлица – сажени три в длину и две в ширину, с кожаным верхом и слюдяными окнами на все стороны. В нескольких местах стенки светлицы украшали крупные резные кресты, выточенные из красного дерева, на дверцах же кресты были позолоченными, с алыми точками по центру. Примерно с десяток разного размера сундуков лежали на дубовой раме позади светлицы и под ногами возничего, каковой носил простой кафтан и бурый суконный колпак. На запятках кареты стояли два молодых, безбородых еще монаха в коричневых рясах.

В общем – ошибиться было невозможно.

– Доброе утро, святитель, – склонился с седла к окну княжич Василий.

– Рад видеть тебя, мое возлюбленное чадо! – Дверца приоткрылась, смуглый митрополит выглянул наружу и улыбнулся знатному пареньку. – Мы отправляемся?

– Да! – распрямился наследник московского престола и тронул пятками коня.

Возничий на святительском возке щелкнул в воздухе кнутом – и пастырская карета покатилась следом.

* * *

Жизнь путников наконец-то вернулась в привычную колею. Пять дней дороги – два дня остановки для бани и стирки, еще пять дней пути – еще два дня отдыха.

Еще пять дней пути – и путешественники въехали по длинному, закрученному в улитку мосту в ворота Нямецкой крепости близ города Сучава, в неприступное каменное жилище молдавского господаря князя Петра Мушата.