Когда маг с легкостью перемахнул через ограду, чтобы в следующее мгновенье попросту раствориться в лесу, барон Козелкович осознал, что Лилечка, вполне возможно, не вернется.

И маг, скорее всего, тоже.

А ведь, казалось бы, ученый, должен знать, что не во всякий лес соваться должно. С другой стороны, он, Козелкович, проживший в поместье большую часть жизни своей, точно знал, что именно в этот лес соваться нельзя. Однако же…

Лилечка…

— Погодите, — он придержал за локоток второго мага, который к лесу приглядывался настороженно, но явно собирался последовать за первым. — Нельзя туда идти.

Лилечка…

Аннушка не простит. Она и без того считает виноватой именно его, Тадеуша, все повторяет, что в ее-то роду больных не было, что всегда-то детей рождалось много и с даром, это Козелковичи вечно маялись, не способные выродить мало-мальски годного наследника.

…и права будет. Сама не знает, сколь права. А наследник… наследник нужен. Стало быть, разводиться придется.

Мысль о разводе, некогда болезненная, обидная, вдруг принесла облегчение.

Нет, дочь свою барон любил, и сердце его разрывалось от боли, но… разве это что-то да изменит? Он и без того сделал для Лилечки все возможное. И сделал бы еще, только… что? Теперь, глядя в непроглядную тьму, которая с каждою минутой становилась все более густой, Тадеуш Козелкович морщился, кривился, из последних сил сдерживая слезы.

…матушка бы слез не одобрила. Она всегда-то повторяла, что главное — выдержка.

— Ежи! — крикнул маг, после щелкнул пальцами и выругался, потому как заклятье его растворилось в пуховой чаще леса. — Ежи! Ау…

Голос и тот будто проглотил.

Ни эха.

Ничего…

— Возвращаемся, — со вздохом произнес барон, чувствуя, как по спине сбегают струйки пота. Почудилось, что древняя чащоба очнулась, встрепенулась и теперь глядит на него.

Глядит и не узнает.

— Но… как же… — возвращаться маг явно не желал. Щурился, шею тянул, наверняка приговаривая, что еще вовсе не темно даже, и вся эта чернота лесного полога — кажущаяся. Что надобно пойти по следу и тогда-то… — Если Ежи пошел…

— Если повезет, вернется, — барон смахнул со лба пот и добавил с большею уверенностью в голосе. — Поплутает денек и вернется… тут волков и вправду нет, но… место недоброе.

— Стало быть, вы верите в эти сказки? — маг прищурился.

А ведь из местных. Точно из местных.

И знать бы должен.

Может, и знает, только не верит.

А вот Дурбин в лес не стремится, стоит да крутит камешек на веревке. Камешек пока прозрачный, и эта его прозрачность будто издевалается, намекая, что он, барон Козелкович, последний отпрыск могучего рода, слаб и трусоват.

Что предки его не остановились бы у черты, они бы вовсе ее не заметили.

Предки.

А барон…

— Это не сказки, — вынужден был признать Тадеуш. — Это ведьмин лес. Действительно ведьмин. Настоящий, а не…

Он махнул рукой и обреченно произнес:

— Пойдемте в дом. Все одно магия там не поможет. А людей… я дам награду, глядишь, и сыщутся охотники.

Совесть кольнула, но барон тут же ее успокоил: как-нибудь да не убьются люди. Только вот… это в столицах больше не верят в ведьмины леса, в путаные тропы, способные вывести на край мира, в подменников и русалочий волос, в безглазых дев, в… во все то, о чем собственная Тадеуша нянюшка рассказывала шепотом, сторожась, как бы кто не прознал, чем она ребенку голову забивает.

Надо было бы и Лилечке этакую няньку найти.

Да где ее в столице возьмешь?

— Идемте, — Тадеуш перелез через ограду сам, прокляв то мгновенье, когда поддался на уговоры управляющего и не стал магическую заслону ставить.

Места тихие.

И батюшка ваш никогда-то…

…батюшка к лесу хаживал. Самолично носил что молоко свежее в крынке, что испеченный хлеб, густо солью посыпанный.

Мысль опалила.

— Да не стойте вы, — барон заспешил к дому. Как же он, глупый, поверил, что именно там, в столице, знают правду? Как позволил себя ослепить, одурманить… надо было с самого начала, с первого дня, как вернулся, как переступил порог родного дома, к лесу наведаться.

Поклониться.

Поделиться кровью, возобновляя старую связь. Тогда, глядишь, и не позволил бы лес Лилечке потеряться. Потешил бы, побаловал бабочками да каменьями, которые некогда Тадеуш приносил домой, потому как были они чудо, до чего хороши, а после уж и вернул бы к дому.

Виноват.

Сам во всем виноват.

— Погодите, так мы что, их искать не станем? — Дурбин нахмурился и оглянулся.

Донельзя раздражающий человек. Но целитель и вправду неплохой, несмотря на всю свою придурь, которую Аннушка почему-то полагала явным свидетельством тонкости натуры.

— Можете попробовать, — отозвался второй маг, имя которого выскользнуло у Тадеуша из головы. Вот ведь, вроде и представлялся, и на память-то он никогда прежде не жаловался, а поди ж ты, взяло и выскользнуло.

Лес упреждающе зашумел.

Пробовать целитель не стал, лишь нервно повел плечом и оглянулся.

— И все-таки я настаиваю…

Узнать, на чем именно он настаивал, Тадеушу не удалось. Он, перейдя на бег, думал лишь о том, как скорее оказаться бы на кухне, а уже там, раздраженный, взбудораженный, разогнал прислугу. Молоко, слава всем Богам, отыскалось, равно как и хлеб. И он, подхватив кувшин одной рукой, а огромную голову хлеба другой, поспешил обратно, к ограде, к старенькой калитке, которая стала еще старше.

Она вовсе просела, погрузившись во мхи и травы, перекосилась и, перехваченная грязною веревочкой, гляделась жалко. А вот лес подошел ближе.

Кажется.

Во всяком случае, Тадеуш помнил, что прежде меж ним и калиткой оставалась полоса сухой травы и еще овраг, который и считался границей. Ныне лес подобрался к самой ограде. Тонкие стебли кустов приникли к ней, норовя пролезть меж прутьями, и уже за ними потянулась молодая поросль.

Пускай.

— Я… — Тадеуш откашлялся, надеясь, что голос его будет слышен. И лес загомонил, закачался, зашелестел, приветствуя старого приятеля, и вместе с тем упрекая его за забывчивость. — Я вернулся.

Он знал, что маги неотступно следуют по пятам.

И что смотрят на него.

И что маги эти лесу неприятны, но он потерпит. Он рад возвращению Тадеуша. Он ждал. Он помнил и игры их, и беседы, и камушков приготовил, чтобы порадовать.