— Ну, ты завтра сильно рано не выдвигайся, пусть в метро давка спадет, а то простуженной ехать тяжко будет. Часам к двенадцати прикатывай, — и, попрощавшись, он положил трубку.

Ника сварила кашу, нагрела молока и, добавив в него ложку меда, устроилась за столом в кухне, поджав под себя ногу. Есть не хотелось, но она помнила, что с утра вообще ничего не съела, нужно как-то заставить себя. Ника давилась овсянкой, а сама все прокручивала в голове события сегодняшнего дня. Странное поведение Людмилы, еще более странное — Луцкого… Раздающий интервью Бальзанов, крематорий, отсутствие матери на похоронах… Ника бросила тарелку в раковину, захватила стакан с молоком и пошла в комнату. Устроившись в кровати, открыла ноутбук и, вздохнув, вновь вбила в поисковик имя Натальи Луцкой.

Сколько черепицу ни шлифуй — бриллианта не получишь.

Японская пословица

И все-таки победить простуду не удалось. Утром Ника чувствовала себя совершенно разбитой и больной, а надо было выбираться из постели и ехать в редакцию. Как назло, погода тоже оказалась «из простудных» — шел дождь, а термометр на балконе показывал всего девять градусов — впору надевать теплую куртку и сапоги, которых у Ники с собой, разумеется, не было. Пришлось довольствоваться кроссовками и толстым свитером с высоким горлом, которое Стаховой очень захотелось натянуть еще и на лицо, едва она вышла из подъезда. Дворник, чинивший просевшую дверь комнатки консьержа, приветливо улыбнулся и спросил:

— На работу?

— Да… будь она неладна, — пожаловалась Ника, пытаясь открыть зонт.

До метро пришлось добираться, перепрыгивая через лужи, но, не до конца еще изучив «фарватер», она пару раз провалилась в довольно глубокие канавы, от чего кроссовки наполнились холодной водой. «Вот как пить дать — заболею окончательно», — с грустью думала Ника, сидя в полупустом вагоне метро. К счастью, когда она вышла в Марьиной Роще, дождь прекратился, и до редакции она дошла уже без зонта, сильно мешавшего при ходьбе, — Стахова со своим довольно высоким ростом постоянно цепляла кого-нибудь то за прическу, то за такой же раскрытый зонт — если это были мужчины выше нее самой.

В редакции было подозрительно тихо, и это насторожило Нику. Толкнув дверь в кабинет новостников, она обнаружила, что все сидят за компьютерами и, не отрываясь, что-то строчат.

— Кто-то умер, не дай бог? — пошутила она, поздоровавшись.

— Ты с чего взяла? — не прерывая работы, спросил начальник новостного отдела.

— Да в редакции тихо, и вы все по клавишам молотите, как будто срочные некрологи пишете.

— Тихонов не в духе с утра, развесил всем сестрам по серьгам. Ленка у него в кабинете уже минут двадцать — ор стоял до потолка. Надо бы глянуть, не прибил ли он ее, да страшновато идти, — признался начальник, отодвигаясь от стола и разминая пальцы. — Может, ты? Он вроде тебя не трогает пока.

— Мне все равно к нему, я должна бумаги подписать.

— В штат берут?

— Да.

— Это отличная новость. Ты хороший журналист, Стахова, нечего тебе заметочками баловаться — время только уходит. Ты на большее способна. Ладно, иди, не отвлекай, нам тут фронт работ обозначили — до утра просидим.

Начальник снова погрузился в текст, а Ника, оставив на своем кресле сумку, направилась в кабинет Саныча. Остановившись у двери, она аккуратно приложилась к ней ухом и прислушалась. Тихонов что-то бубнил, но слов разобрать было невозможно, и Ника, постучав, вошла. В кабинете, кроме Тихонова, сидела Лена, и, судя по ее заплаканному лицу, ничего приятного в их разговоре не было. Тихонов же был красен как рак, а лысина поблескивала от испарины — то ли Саныч был так зол, то ли начинал заболевать, судя по кашлю, которым он отреагировал на появление Ники: — О, вовремя! Присядь, я закончу сейчас, — и, повернувшись к Лене, спросил:

— Хорошо. Допустим, я тебе подпишу заявление. И что дальше будет? Куда ты пойдешь со своим недодипломом? Тебя никуда не взяли даже переводчиком — на что ты рассчитываешь?

Лена пожала плечами и пробормотала:

— Какая разница… не могу я сидеть в офисе от звонка до звонка, я творческий человек…

— Угу — творческий человек без творчества, — кивнул Тихонов. — Или вот эту свою живопись нательную ты называешь громким словом «творчество»? Так загляни в словарь! Творчество созидательно, оно создает. А татуировки — это дестрой, разрушение, как ты не поймешь? И даже они — не твое. Тебе их рисует и набивает мастер — так при чем здесь ты, личность ты моя творческая? При том что шкурку подставляешь? Так она закончится рано или поздно. И что дальше?

— Куплю двух породистых собачек и буду разводить, — пролепетала Лена, опуская глаза, чтобы Саныч не заметил, что она уже в открытую плачет.

— Собачек, говоришь, разводить? — Лицо Тихонова сделалось брезгливым. — Запомни, Леночка: единственное, что ты умеешь разводить и, говорят, делаешь это даже талантливо, это ноги. А вот с собачками вряд ли у тебя получится — уровень интеллекта не тот.

Лена вспыхнула:

— А вот это уже вообще не ваше дело!

— Согласен — не мое, — как-то странно успокоившись, кивнул Саныч и вдруг заорал так, что даже Ника подпрыгнула на стуле: — Тогда не спи с каждым встречным, малолетняя идиотка! Они же потом тебя обсуждают между собой, подробностями делятся! Вон отсюда, и к обеду сдай мне заметку по теме на триста слов! Попробуй только на двести девяносто девять — убью, на фиг!

Лену словно взрывной волной снесло — через секунду ее уже не было в кабинете, и Ника даже оглянулась, проверяя. Тихонов снова закашлялся, вынул из стола платок и вытер лысину, потом дотянулся до кружки и сделал пару больших глотков.

— У-у, Саныч… тебе бы полежать, — сочувственно сказала Ника, пересаживаясь на стул, на котором до нее сидела Лена, — видок у тебя нездоровый…

— Некогда мне лежать. Промок, видно, ночью… Ирма сегодня животом маялась, я ее раз восемь на улицу таскал. — Ирмой звали старшую таксу Тихонова.

— А в ветеринарку чего же?

— А зачем? Вина красного ей дал, к утру упокоилось все. А мне уж и спать некогда было, в машину — и сюда. А тут, вишь… Ленка увольняться пришла.

— С чего вдруг?

— Да с чего… знаешь же — она тут с каждым вторым уже роман закрутила. А этим жеребцам чего… обсуждают ее в подробностях, а сегодня она сама услышала, как бывший с нынешним ей кости перемывают… Вот — принесла заявление, ухожу, мол. Ну, я, чтоб Федя не узнал, сам ей тут разнос и устроил, по-отечески, так сказать. Нет, я мог, конечно, подписать — пусть катится, но куда? Слышала же? «Собачек разводить»! — передразнил Тихонов. — А сама даже картошку пожарить не может.

— Ты-то откуда знаешь? — улыбнулась Ника.

— Так хахали ее рассказывали, — захохотал он, отодвигаясь от стола. — Ладно, идем к Феде, подпишешь все — и айда работать. У тебя продвигается?