Ксения и ожидала сегодня услышать от Григорьева что-нибудь подобное, но все же от его слов у нее по коже побежали мурашки. Неужели это для нее так важно? Не может быть! Она ведь еще сегодня, каких-то пару часов назад, никак не могла четко вспомнить его лицо…

– А если я останусь при… боевой раскраске?

– Но ведь не навсегда?

– Что ты этим хочешь сказать?

– Ну… может быть, когда-нибудь… ради меня… ты ее смоешь…

– И ты туда же! – рассердилась вдруг Ксения, и все мурашки тут же пропали. – Не можете принять человека таким, каков он есть! Всех надо под себя перестроить, переделать, усреднить. А я не хочу, понятно? Я хочу быть собой! И ни для кого переделываться не собираюсь! – Она отвернулась от Сергея и, подергивая плечами от раздражения, пошла обратно к дому.

Ксения ушла уже довольно далеко от окружной дороги, когда перед ней вдруг всплыло лицо старой цыганки в цветастой шали поверх седых косм. «И ведь не протянешь руки, не протянешь…» – кривился ее золотозубый рот.

Ксения остановилась. Неужели та безобразная старуха в перстнях, кроссовках и со спортивной сумкой «Adidas» все предвидела? Все знала? Нет, невозможно! Этого просто не может быть! Мама же говорила, что цыганки всего лишь хорошие психологи. Они разговорят человека, а потом берут его голыми руками. Но ведь Ксения ничего той цыганке не рассказывала, грубила только. И Ирка ничего не говорила. Она так испугалась старухи, что последние деньги ей сунула, только бы та поскорее убралась, отстала от них. Вот вам и Пиковая Дама… Еще Ксения вспомнила, как перед появлением в вагоне цыганки она прочитала Ленкино заклинание, а Сыромятникова сказала: «Сработало… И без зеркала со свечами…» Цыганка просидела рядом с ними всего минут пять и узнала о них все, хотя они ничего о себе не рассказывали. Это же она велела Ирке похудеть, и они тут же записались на фитнес. Ксения вспомнила пронзительный взгляд, которым на прощание одарила ее старуха. Она откуда-то знала о ее дурацком характере, знала, что Ксения запросто может сама себе все испортить! Вагон проплывал мимо нее, и никого больше на перроне рядом с ней не было. Она как будто специально явилась Ксении, чтобы уберечь ее от неверного шага. «И ведь не протянешь руки…» – без конца повторяла цыганка.

У Ксении быстро-быстро забилось сердце. Только бы успеть! Только бы не потерять его! Может, он еще не ушел, и тогда она…

Ксения чуть не взвыла от досады на себя и бросилась назад.

Сергей все так же сидел на обломке старого ограждения. Ксения перевела дух, сделала последний шаг, положила руки ему на плечи и прижалась раскрашенным лицом к его спине, как делала тогда, когда сидела позади него на мотоцикле. Она опять почувствовала знакомый запах кожи, а щекой ощутила холодок металлических заклепок.

Он совсем не удивился. Будто ожидал, что она вернется. Он только чуть повернул к ней голову и спросил:

– А ты не пожалеешь потом, что я не Германович?

– Знаешь, я сегодня уже говорила с Германовичем…

– И что?

– Ничего. Вообще-то, Сережа, я давно сделала выбор. Почти сразу, как узнала обо всем. Только сомневалась очень… Себя проверяла. А сейчас я специально так раскрасилась… Подумала: если ты от меня, такой, сбежишь, то все не имеет смысла… Тогда я уйду в другую школу. Назад, в ту, откуда пришла.

– Я не мог сбежать. Я же сказал – ты мне нравишься… Только я не хочу больше называть тебя Ксю.

– А как ты хочешь? – дрожащим голосом спросила Ксения, напряженно отстранившись.

Сергей наконец спрыгнул с ограды, развернулся к ней лицом и тихо попросил:

– Хотелось бы по-русски – Ксюшей…

По всей коже Ксении опять побежали мурашки. Она дернула плечами, пытаясь прогнать их, и срывающимся голосом ответила:

– Только тебе разрешаю… И Ирке – Глазированному Сырку…

Ксения стащила с головы свой улетный кепарик и его черно-белыми клетками стала стирать с лица сумасшедшую темную помаду и малиновые румяна.