Когда-то Нахера была даже столицей. Мавры, разрушившие в X веке Памплону, обязали короля Наварры перенести сюда центр государства и королевский двор. В течение полутора веков в столичной Нахере жили наваррские и кастильские короли, видные учёные и церковные деятели. А сейчас многие из вельможных особ покоятся в монастырском склепе Санта-Мария ла Реаль. Туда, оставив рюкзак в рюкзачной очереди перед альбергом, я и отправляюсь. Почему именно туда? Во-первых, на улице ужасная жара, а в склепе всегда прохладно. А во-вторых, где, как не в подземелье с мертвецами, можно восстановить своё душевное равновесие? Постояв рядом с гробами великих властителей ушедших эпох, так просто и легко обрести осознание полноты и величия твоей собственной, пусть не столь великой, но от этого не менее ценной жизни.

Для того чтобы попасть в склеп, сперва надо проникнуть внутрь старого бенедиктинского монастыря, а сделать это не так-то просто. Никакого расписания открытых дверей или часов работы нет и в помине. Кроме того, сейчас время сиесты, одинаково священной как для мирян, так и для монахов, поэтому звонить в медный колокольчик возле массивных запертых дверей как-то неловко. Я подбадриваю себя мыслью о том, что я издалека, а путникам, тем более пилигримам Камино Сантьяго, прощается многое – почти всё. Собираюсь с духом и дёргаю ветхую цепочку. Тишина. Переминаюсь с ноги на ногу и уже готова ретироваться, но всё же решаюсь повторить попытку. Звоню ещё раз, чуть дольше и настойчивее. На моё настырное дилиньканье выходит заспанный монах в выгоревшей сутане и вопросительно смотрит на меня. На его лице написано любопытство, смешанное с плохо скрываемым раздражением. Я приветливо здороваюсь и повторяю назубок заученную за время пути фразу «Сой перегрино. Сой де Русиа», и дальше спрашиваю по-английски, не разрешит ли он мне осмотреть монастырский склеп, ибо я очень интересуюсь средневековой историей Испании.

– Одну минуту, – говорит хмурый монах на чистом английском и запирает дверь прямо у меня перед носом.

Я жду минуту, пять, десять. Наверное, рассерженный грубой побудкой служитель таким образом решил избавиться от непрошеной гостьи. Но нет – вскоре засовы скрипят снова, и на пороге появляется знакомый уже монах с другим – более пожилым и менее хмурым. Сутана второго отличается по цвету и крою, и я решаю, что это кто-то из старших, быть может, даже сам аббат. Меня приглашают зайти – я опускаю несколько монет в прорезь деревянного ящика с надписью «донативо» и следую за ними. Пройдя по длинной розово-каменной аркаде, миновав большую пустынную церковь и сонный дворик с пожухлыми от зноя платанами, мы резко сворачиваем за угол и спускаемся по крутой лестнице вниз. Воздух с каждым шагом становится холоднее и гуще, веет сыростью подземелья, и вот мы входим в мрачный подвал. Аббат включает свет, и тусклая электрическая лампочка без плафона высвечивает древние каменные изваяния и саркофаги. Искусственное освещение выглядит нелепым в погребальном покое, не знавшем иного света, кроме факелов и свечей. Я вздрагиваю от неожиданности: по обеим сторонам от входа стоят каменные рыцари в человеческий рост. В руках у них грозные алебарды, они готовы убить каждого, кто посягнёт на вечный покой монархов. Когда глаза привыкают к тусклому освещению, я замечаю чуть дальше коленопреклонённые статуи королей и королев, тоже в натуральную величину. Кажется, будто бы они только что творили молитву Богородице – руки сложены ладонь к ладони у груди, – но под смертоносным взглядом горгоны Медузы превратились в неподвижные изваяния. Вокруг окаменевших вельмож, в бездонных нишах подземелья гробы и саркофаги в хлопьях паутины, местами покрытые замшей бесцветного мха.

Путаная вязь имен: Бланки, Гарсии, Санчо, Клары и Беатрисы, наваррские, кастильские, леонские, составляющие династический клубок раннего Средневековья, не подлежащий распутыванию и разматыванию, – только целиком и неделимо можно воспринимать этот посмертный букет некогда ярких имён и пышных титулов. Благородные и Храбрые, Жестокие и Великолепные – сейчас все они одинаково мертвы и спокойны. Только каменные таблички с выбитыми на них именами, выцветшие закорючки в монастырских летописях и печальное почитание в сердцах тех, кто ещё помнит. Я отдаю дань уважения властителям минувших веков, почтив их минутой молчания, благодарю монахов и выбираюсь из царства мёртвых в светлый день.

Солнечное тепло, в которое я возвращаюсь после ледяного склепа, действует благотворно и живительно. Городок оживает после летаргии сиесты: женщины развешивают на балконах бельё, мужчина с закопчённым лицом разгружает ящики с виноградом, другой – усатый старик в тёмной от пота рубахе – правит повозкой с сеном. Запряжённая в неё пара волов мается от докучливых мух, вздрагивая всей кожей. Рыбаки толпятся вокруг единственного в мелководной речке Нахерильо омута. Альберг давно открыт, и я спешу в него, опасаясь: хватит ли места? Он хоть и большой (вмещает сотню человек), но один-единственный в городе.

Мой рюкзак сиротливо стоит у дверей, целый и одинокий. Я беру его в охапку и захожу внутрь. На ресепшен меня приветствует пухленькая француженка-госпитальер. Все пилигримы уже устроились в большом, похожем на казарму помещении, искупались в душе и теперь громко и весело готовят ужин на общей кухне. По телевизору в холле транслируют футбольный матч «Атлетик Бильбао» – «Реал Мадрид», и несколько мужчин с наслаждением развалились на диванах. Бразильянка с тюрбаном из полотенца на голове настойчиво зовёт кого-то из глубин спальни. Обстановка – как в студенческом общежитии.

Девушка на ресепшен обращается ко мне сначала на испанском, потом на французском, потом на немецком… английского она, увы, не знает. Тогда я вытаскиваю из кармана заготовленную бумажку и по ней зачитываю с выражением: «Ола! Ай пласас либрес эн эль альбэргэ?»[53] «Пэрдон, эль альберге эста комплето»[54] – отвечает девушка, огорчённо разводя руками. Ну вот, похоже, придётся проситься обратно в монастырь, потому что ещё шесть километров до следующего альберга я уже не осилю.

Волоча за собой рюкзак, я понуро плетусь к выходу и вдруг слышу на чистом русском:

– Эй, подожди! Ты – Елена?

– Да, – отвечаю, обалдев.

– А я – Виктор, – представляется окликнувший меня мужчина в усах, – работаю здесь госпитальером. Мне сказали, что среди пилигримов есть русская, зовут Елена. Давно тебя поджидаю, и между прочим, занял место, притом самое лучшее: не могу же я бросить своих на произвол судьбы!

– Виктор, да ты просто спас меня! – Я вприпрыжку возвращаюсь назад, испытывая радость бездомного, обретшего нежданный кров.

Есть люди, тёплые и уютные, как дом. Обнимаешь их и понимаешь: ты дома! У них тихие голоса, крупные руки и