Свою последнюю ночь Гай Гракх провел так же, как когда-то его брат – в окружении личной стражи и сторонников, зная, что на следующее утро его ждет великое противостояние. Гай долгие годы рассказывал другим свой сон: «Сколько ни пытайся отвратить судьбу, тебе все равно предстоит умереть той же смертью, что и я». В этих словах, когда-то представлявших собой вдохновляющий пропагандистский прием, теперь проглядывала мучительная характерность. Что касается Флакка, то ему не было никакого дела до грядущей стычки – более того, он ее даже желал. Вместе с друзьями он до утра пил и хвастливо разглагольствовал о том, как они завтра зададут всем этим поганым подлецам хорошую трепку. Гай был трезвее. Трезвее и угрюмее.

Наутро Флакку пришлось отходить от тяжелого, похмельного оцепенения, но, встав, он роздал людям оружие из своей личной коллекции. Когда они покидали дом, Гаю довелось высвобождаться из объятий жены, умолявшей его остаться: «О Гай, не на кафедру, как раньше, я посылаю тебя сейчас, служить трибуном и законотворцем, и не на славную войну, где моим уделом, если бы ты умер… при любых обстоятельствах оставалась бы благородная скорбь»[84]. Вместо этого он ставил себя под удар тех, кто, скорее всего, планировал его убить. «Худшее, наконец, возобладало; человеческие противоречия теперь решаются насилием и мечом. Почему люди, скажи на милость, после убийства Тиберия должны и дальше верить в законы и богов?»[85] Но Гай прошел мимо нее – оставшись дома, он не мог восстановить свою честь.

Фракция Гракха расположилась на Авентинском холме, который был отделен от Палатинского неглубокой долиной и, минуя плебейский анклав, доходил до того места, с которого когда-то начинался город. Флакк явно рвался в бой, однако Гай воспользовался последним шансом, чтобы их всех убедить. Они отправили Квинта, юного сына Флакка, на форум, чтобы узнать, что же конкретно может разрядить обстановку, – если это, конечно, вообще возможно.

Опимий ждал на форуме, выстроив в боевом порядке свои силы. После того, как к нему, в виде подкрепления, присоединились пращники и лучники, недавно вернувшиеся из похода на Балеарские острова, под его командованием оказалось около трех тысяч человек. Когда туда пришел сын Флакка, ему сказали, что Гракх с его сторонниками должны как минимум сложить оружие, прийти на форум и попросить прощения. А потом добавил, что если в ответ они не примут полную капитуляцию, мальчику вообще лучше не возвращаться. Что касается Гая, то он проявил готовность отступить, но Флакк с его более радикальными приверженцами его отговорили. Не обращая внимания на угрозы Опимия, они еще раз послали сына Флакка сообщить о своем отказе выполнять выдвинутые им условия. Опимий, верный своему слову, арестовал молодого человека, бросил в тюрьму и повел свою маленькую армию к Авентинскому холму. А перед выступлением назначил за головы Флакка и Гая щедрое вознаграждение – меру золота, соответствующую весу их голов.

Когда небольшой легион Опимия поднялся на Авентинский холм, лучники стали выпускать стрелы и собравшимся там сторонникам Гракха пришлось рассыпаться в разные стороны. После этого они в воцарившейся суматохе потеряли сплоченность и не смогли реализовать преимущество в численном перевесе. Буквально через пару минут после начала схватки каждый уже воевал за себя. Гай повел свой отряд к храму Дианы, в то время как Флакк укрылся то ли в свободных термах, то ли в мастерской одного из своих клиентов. Люди Опимия знали, что Флакк прячется где-то поблизости, но в каком конкретно доме, определить не могли. Когда же они пригрозили сжечь весь квартал, какой-то человек выдал Флакка. И так случилось, что Марка Фульвия Флакка – сенатора, консула, трибуна и римского гражданина – схватили на первой попавшейся улочке Авентинского холма и без промедления казнили.

Гай тем временем видел, что все рассыпается в прах. Прошел слух, что всем, кто откажется от вооруженной борьбы, Опимий пообещал неприкосновенность. И тот самый хвастливый отряд, который ночью гулял и хвастался, теперь сложил оружие и попросил пощады. Немногочисленные сторонники, оставшиеся с Гаем, убедили его бежать. И Гай побежал. С горсткой самых преданных друзей он спустился с Авентинского холма к мосту через Тибр. Но за ними по пятам уже бросился отряд Опимия. Когда Гай перебежал на другой берег Тибра, верные друзья заняли позицию у входа на мост, чтобы отразить нападение преследователей и дать Гаю время уйти. Всех до последнего перебили.

Гаю в сопровождении единственного раба удалось добраться до Священной рощи – известного издревле лесистого участка на окраине Рима. Именно там Гай понял, что бежать больше не стоит, что его час пробил. Протянув рабу кинжал, он подставил шею и приказал рабу вонзить его ему в горло. Тот повиновался. Еще один Гракх упал и затих в луже крови.

Труп Гая обнаружил его бывший сторонник. Как человек расторопный, он надлежащим образом отрезал ему голову, отнес ее домой, «проделал в шее отверстие, вынул мозги и налил вместо них расплавленного свинца»[86]. Затем осторожно «насадил голову на пику и преподнес Опимию; когда ее положили на весы, она потянула на семнадцать с двумя третями фунтов»[87]. Опимий расплатился с ним сполна.

Как и в истории с Тиберием, за первым всплеском безудержного насилия последовала более методичная зачистка. Вместе с Гаем и Флакком в то кровавое утро сложили головы сразу двести пятьдесят человек. Но еще несколько тысяч были выявлены и казнены в последующие дни, когда Опимий избавлял Рим от сторонников Гракха. Даже сын Флакка – арестованный только за то, что его послал в качестве гонца отец, – и тот смог воспользоваться только одной привилегией: выбрать способ своей казни. Фракция Гракха была разбита.

Карбон, последний оставшийся в живых член земельной комиссии, сумел остаться в живых только потому, что переметнулся на другую сторону. Скорее всего, он пообещал защищать перед Народным собранием поведение Опимия, обеспечив себе избрание консулом на выборах 120 г. до н. э. Но поскольку предателей не любит никто, в ту самую минуту, когда в 119 г. до н. э. он лишился должности, его тут же потащили в суд по туманному обвинению в измене. Сторону обвинения в судебном процессе представлял молодой патриций по имени Луций Лициний Красс, на тот момент все больше приобретавший славу в обществе. Несмотря на то, что ему исполнилось всего двадцать лет, он ослепил толпу своим язвительным остроумием и красноречием, которые порвали в клочья все попытки Карбона отгородиться от прошлого: «Хотя вы, Карбон, и защищали Опимия, сегодняшняя публика на этом основании не станет считать вас хорошим гражданином; ведь совершенно ясно, что вы притворялись и в действительности придерживались других воззрений»[88]. Карбон десять лет был радикальным сторонником Гракхов – и то, что он в одночасье бросился защищать Опимия, не могло никого одурачить. Всеми ненавидимый, понимая, что его репутация полностью разрушена, Карбон «спас себя от суровости судей посредством добровольной смерти»[89] (как красноречиво выразился Цицерон). Гаю Папирию Карбону было суждено стать последней жертвой чистки сторонников Гракхов.