Сынишка Эли Оли Али, лежа на животе в пыли у забора караван-сарая, раскладывал камешки по кучкам. Время от времени он шмыгал носом и утирал сопли кулаком. Он не смотрел ни на ясное небо, ни в сторону моря, ни в ту сторону, где пролегала прибрежная тропа. Он был очень мрачным ребенком, очень худым и грязным, с большими тоскливыми глазами и пухлыми губами. Быть может, отец и дал ему какое-то настоящее имя, но сколько мальчик себя помнил, все называли его Малявкой, а это означало только, что он был маленький. Маленький и слабый.

Малявка насобирал самых красивых камешков, какие только мог найти, и набил ими карманы штанов так, что карманы едва не порвались. Зачем ему понадобились камешки — этого он и сам не знал, не знал и того, зачем теперь раскладывал их кучками. Просто — надо же было хоть чем-то заняться. Он сунул руку в карман и извлек еще пригоршню камней.

— Лиловый. Серый. Красный. Синий.

Со стороны караван-сарая слышалось звяканье кастрюль и визгливые крики. Это мать-Мадана кричала на Амеду. Сначала она обозвала девочку тупицей, лентяйкой, злодейкой и ослушницей, потом велела подмести в трапезной, накрыть столы и принести дров для очага.

Малявка на крики хозяйки караван-сарая внимания не обращал. Он привык к перебранкам. Вот только сегодня утром отец вопил и ругался на чем свет стоит и обещал оторвать Фахе Эджо руки и ноги. А девочку Амеду, которую он называл «сорванцом», отец грозился поджарить на вертеле, если она еще хоть раз сунет нос в поселок метисов!

Малявка ухмыльнулся, представив, как подружка Фахи Эджо поджаривается над огнем.

А потом он услышал топот копыт.

Поначалу топот заглушали крики со стороны караван-сарая. Но вот Малявка поднял голову и увидел клубы пыли, черные развевающиеся одежды, сверкающие золотые ленты. Он вскочил на ноги и выронил камешки.

Гонец султана!

Даже такой маленький мальчик знал о гонцах, Черных Всадниках, вполне достаточно для того, чтобы испугаться.

Гонцы Каледа всегда ездили поодиночке. Вероятно, в этом был потаенный смысл: до цели гораздо скорее доберется тот Всадник, что едет в одиночестве. А быть может, тем самым демонстрировалось бесстрашие их владыки и то, что он не мог даже мысли допустить о том, что кто-то посмеет встать на пути у его вестника. Никто не мог решиться хоть пальцем тронуть Черного Всадника. Тот, кто отважился бы на такое, стал бы повинен в преступлении против самого султана, а такое преступление наказывалось самой скорой и самой жестокой казнью. У жителей Унанг-Лиа была долгая память, но еще дольше жили слухи. Те деревни, где кто-то дерзнул оскорбить султана, стирались с лица земли.

Деревенская площадь в этот знойный час была безлюдна. Малявка перебежал дорогу. Он мог бы побежать в поселок, но он был не только напуган — ему было страшно любопытно: до смерти хотелось увидеть, как мимо будет проезжать Всадник.

Мальчик забежал за большой валун и присел на корточки.

Малявка родился всего-то шесть солнцеворотов назад, но он уже многое успел повидать в жизни. Вместе с отцом, Эли Оли Али, он был одним из тех, что во времена так называемого Исхода Куа бежали к побережью после набега людей-драконов. Самые ранние воспоминания Малявки были такие: повозка, покачиваясь и подпрыгивая на ухабах, везет их семейство в Нижний Унанг по опасным, обрывистым тропам Воргонского ущелья. А потом... потом пошли поселки, стоянки, караван-сараи, где Эли Оли Али мог вести свою торговлю. Сколько раз бывало так, что Малявка, затаившись в каком-нибудь темном углу, подслушивал торопливые перешептыванья, слышал звон мелких монет. На задворках Куатани, в портовых забегаловках, где его отец наживал шальные денежки, мальчик привык и к грубому хохоту подгулявших матросов, и к злобному реву торговцев, обнаруживших, что кто-то украл их побрякушки. В ту пору Малявка связался с шайкой воришек, что жили в подвале под грязной каморкой отца. Мальчишке то и дело удавалось удирать от ограбленных им незнакомцев. Порой и самому Эли Оли Али доводилось спасаться бегством. Но гораздо чаще бывало так, что Эли Оли Али отвешивал сынишке затрещины и тычки, предназначенные его заклятому врагу и конкуренту — Каске Далле. Малявка к этому привык, как привык к тому, что он вечно грязен и голоден. Но в груди мальчика не утихала притупленная злоба — она таилась там, словно цвет внутри самых невзрачных камешков, мимо которых другой пройдет, не заметив их.

Но злость не может дремать вечно. Рано или поздно она вырывается наружу, и порой — совершенно неожиданно. Когда Черный Всадник развернул верблюда к площади, сердце Малявки бешено забилось от страха.

А в следующее мгновение страх превратился в злобу.

В воздухе просвистел камень с острыми краями.

Чавканье. Потом — шипение.

Джем застонал. Медленно, не сразу возвращалось к нему сознание, оно словно бы пробиралось наверх, преодолевая один за другим слои какого-то теплого вязкого вещества. Да-да, теплого... Джем ощущал теплоту чего-то похожего на целительный бальзам. На какое-то мгновение у него возникло такое чувство, будто он плывет по странному заботливому морю. Но нет. В следующий миг Джем явственно почувствовал, что лежит на шероховатом камне, а потом его сковала боль, перед которой теплота была бессильна. Медленно, с трудом он сосредоточил взгляд на пучке высохших сероватых водорослей, прицепившихся к белой как мел скале. Поднял голову — увидел ослепительно голубое небо. В вышине парили птицы, еле слышны были их крики. Гораздо ближе, снизу, слышались другие звуки — то чавканье, то шипение.

Джем лежал на уступе, расположенном на одинаковом расстоянии от поверхности моря и от вершины скалы.

Выше него уходила вверх отвесная каменная стена.

Внизу плескалось море.

* * *

— Амеда! Неси ягоды ярга, живо!

Черный Всадник поморщился.

— Ягоды ярга, Амеда, ты что, оглохла? Амеда, кому говорят?

Слушая визгливый голос хозяйки караван-сарая, Всадник снова страдальчески поморщился. Он лежал на скамье в кухне. Его головная повязка лежала рядом с ним, и теперь было видно, что голова у него бритая. Мочки ушей Всадника оттягивали большие золотые серьги в виде колец — такие серьги носили люди его племени.

Мать-Мадана вернулась к нему взглядом. Она поддерживала голову Всадника, и между ее пальцев струилась кровь.

— Ах-ах, бедный господин! Какая беда, вот беда! Мои ягоды ярга тебе помогут, обязательно помогут! Я их приготовила в прошлый сезон Терона, самые лучшие отбирала. Ой, они же на вес золота, мои ягоды ярга, много-много зирхамов стоят. Сорок, пятьдесят зирхамов за баночку! Но уж для вас...

Хлопнула дверь, торопливо прошлепали по каменному полу босые ступни. Амеда протянула старухе запыленный горшочек. В вязкой жидкости плавали длинные зеленоватые стебли.

Хозяйка вспылила:

— Глупая девчонка! Я разве тебя просила принести стебли гамали? Принеси ягоды ярга, Амеда, да поскорее, чтоб тебя!