я громкий окрик. Кто-то рывком поставил меня на ноги, хлопнул рукой по щеке. Я зашипела и вкатила ответную пощечину, плохо видя кому — море было соленым, как Красное, и разъедало глаза. — Ага, живая… Фокин, тащи сюда пузатую, пусть эта ее обхаживает, вон еще кто-то, ловите его!

Видела я размытые пятна. Под ноги с громким плачем свалилась беременная. Стражник толкнул ко мне еще кого-то, и тут же этот кто-то опрокинул меня на камни, схватил немощными ручонками за воротник и заверещал.

— Заткнись! — перекрывая все прочие звуки, завопила я, и руки мои кстати нащупали мокрую паклю волос. Выжила беременная и эта приставучая дрянь — а остальные? — Если ты не захлопнешься сию же секунду, я тебя закопаю!

Барышня Селиванова мечтала добраться до моей шеи — до шеи котенка Аглаи Дитрих, не зная, что Юлия Гуревич в два счета отвернет ей башку. В моем личном рейтинге идиотов Селиванова обошла всех на корпус — на пороге смерти лезть с пустыми разборками. На левую кисть я намотала длинные патлы, правой слегка заломила ей руку, и даже цепи мне не мешали. Хороший прием. Беспроигрышный, парализующий, Селиванова визжала, не в силах вырваться, любое движение причиняло ей дикую боль.

— Еще раз раззявишь пасть, еще раз я тебя здесь увижу, — шипела я, не уверенная, что она меня слышит за собственными ненормальными воплями, — еще раз! Уяснила? Тебе каторга покажется раем, клянусь. Поняла? — и я для эффекта дернула ее руку и волосы одновременно, а затем отшвырнула ее от себя. Час, два она ко мне не полезет, имелся бы у нее нож, уже пырнула бы.

Черт с ней. Я поднялась, шатаясь, слезы смыли наконец едкую соль, и видела я нечетко, но ориентировалась. Беременная — шубы на ней уже не было, ее муж и второй каторжник из моей лодки рядом со мной, все вымокшие, все дрожат. Как все это скверно. Корчится Селиванова, побывавшая в стылой воде, она тоже ведь не жилец. На берегу отплевывается стражник, второго вместе с опрокинутой лодкой вытаскивают на берег. «Принцесса» уходит, ей ни до чего дела нет, и тут я сообразила, что никто не выгрузил наши вещи. Такой мелочный способ обогащения?

Мои драгоценности. Впрочем, здесь я могу ими порадовать только чаек.

К лодке кроме стражника прицепился кто-то еще, и меня подмывало подбежать туда и посмотреть — кому повезло, кто любимец судьбы настолько, что она предпочла подарить его не костлявой, а каторге? Кто-то тучный и пожилой, похоже, один из ссыльных.

Но не мой муж. И не тот, кто протянул ему руку помощи и сгинул сам.

Дворянская честь и дворянская глупость. Я увидела собственными глазами то, о чем читала тысячу раз — насколько аристократия предсказуема, но использовать это вряд ли смогу. Здесь всем заправляют те, кто стоит за нашими спинами. Наши палачи, крупные мужики, похожие как братья, в одежде, которая удивительным образом не намокла — что это, магия? Такое возможно? На волосах и бородах стражников повисали свежие льдинки, а по курткам и штанам стекали струйки воды и высыхали на ветру, оставляя разводы.

— Все, пошли! — раздался хриплый окрик. — Что встали, колодники? Шевелитесь, если не хотите сдохнуть тут на радость ратаксам!

Как много желающих сожрать наши грешные души.

Дожидаться, пока я увижу ратаксов, а ратаксы — меня, я не хотела. Нас пинками, как стадо, погнали вперед. Берег был каменистый, неровный, с нанесенным за долгие годы крупным песком, и чем дальше нас отводили от моря, тем меньше становилось песка и появлялось все больше камня. Скользкого, покрытого солью, вот что здесь повсюду — соль, горькая, как слезы, и дорогая. Ноги то и дело теряли опору, над побережьем стояли стон, плач и как приговор — звон цепей. Из тех каторжников, кто оставался в сознании, я единственная молчала.

Токен по-настоящему волшебная вещь. Я будто попала на тропическом курорте под теплый освежающий дождь. Ветер дул мне в лицо, и я досадливо утирала рукавом выступавшие слезы. От песка и от ветра. Не жалко. Я клянусь, никого мне не жалко. Кто бы стал меня здесь жалеть.

Короткий путь до укрытия переживут не все. Я, возможно, не переживу его тоже, мне рано с надеждой смотреть в туманное будущее, его у меня запросто может не быть. Каторжники дергались как в припадке, с трудом переставляли ноги, падали, стражники подбирали их и ругались, орала и сотрясалась в судорогах Селиванова, беременная давно замолкла и рухнула, и тащили ее как мешок, ни о чем не заботясь. Идущий передо мной грузный стражник вдруг встал, замахал руками, останавливая остальных, и я обернулась, хотя и подозревала, что получу за это оплеуху. Два стражника побежали к кромке воды — там кто-то лежал, я вгляделась — человек в руках держит трость, и даже здесь, где солнца нет и в помине, золотой набалдашник блестит сам по себе.

Я посмотрела на старшего стражника — мол, хватит уже собирать гарантированных покойников, отведи нас куда-нибудь, пока и мы все тут не перемерли от переохлаждения, хотя и смерть всех — кроме меня? — вопрос времени… и сперва вздрогнул он и отвел взгляд, а затем вздрогнула я — когда стражник послушно, словно мысленно я отдала ему приказ, опять замахал руками, давая команду всем двигаться дальше…

Перед нами маячили развалины форта или замка — красные, но слишком темные, чтобы быть единственным ярким пятном, а за ними теснились невысокие, всего в несколько этажей, черные с белым скалы. Я видела маленькие фигурки, повисшие на веревках на белых пятнах, и догадалась, что пятна — соль. Снова соль. Соль и в моем мире некогда была дорогой редкой приправой, но здесь, скорее всего, на всей планете было единственное месторождение, и добыча соли была сопряжена с риском не только из-за монстров. Климат добирался до каторжников не хуже голодных тварей и истреблял их не менее беспощадно.

Под скалами виднелись низкие, в человеческий рост, бараки, и над одним из них ветер размазывал о скалы дымок.

Нас разделили неподалеку от форта. Не таким уж и развалившимся он был — обитаемым, кое-где горел в окнах свет, и мужчин потащили к баракам, а нас, трех женщин, затолкали в тесный кирпичный мешок и затем — в какую-то комнату. Лишь здесь я вернулась в реальность из своего уютного теплого кокона. Несчастную беременную бросили кулем у порога, Селиванова мычала, мелко тряслась и, хватаясь