— А это? — Изумруды сверкали. — Это я купил тебе?

— Что?

— Камешки! — Люк показал пальцем.

— Ты больной? Это бижутерия! Мне сестра подарила!

— Покажи!

— Не, ты точно псих. Не веришь! — Она с опаской сняла колье и протянула его Люку. — Чего мне тебя обманывать?

Девушка действительно оказалась честной — жалкие стекляшки в потертой и перевязанной нитками оправе…

— Мы хоть пользовались презервативами?

— А то! — Честная девушка брезгливо приподняла подушку. — Пять штук! Можешь пересчитать, жеребец.

От омерзения Люк так долго стоял под душем, что честная девушка начала ломиться в дверь ванной и орать, что здесь не общественные бани и она не обязана платить за него по счетам водокомпании. Она не знала, что Люк воспользовался ее заветным куском мыла, в свою очередь не зная, что оно лавандовое, и теперь просто сходил с ума, не понимая, откуда взялся этот ненавистный запах.

— Я заплачу! — задыхаясь, прокричал Люк.

Он намыливался и смывал, намыливался и смывал… Но лучше от этого становилось только водокомпании.

Весь следующий день я совершенно замечательно провела на Капустной башне. К радости Пат — на все телефонные звонки потенциальных конкурентов квалифицированно отвечала она сама, а вовсе не замирала в тревожном ожидании, что я кому-нибудь сболтну что-нибудь лишнее. И к неудовольствию Герена, считавшего, что госпоже баронессе следовало бы проявлять больший интерес к занятиям «людей мадемуазель Романи».

Но это его мнение. Я же просто наслаждалась майским утром, ароматом цветущих каштанов, яркой синевой неба, сияющим теплом солнечного шара, в полудреме подставляя ему свои бледные бока и спину. Я опять валялась голышом на соболиной шубе и чувствовала себя сказочно богатой! Все это утро было моим и существовало специально для меня! Почему? Неужели не понятно: если бы я вчера покончила с собой, у меня ничего бы этого не было — ни неба, ни каштанов, ни солнца! Ни даже замечательного сна, приснившегося мне сегодня ночью.

Этот сон решительно вобрал в себя все мои туманные и волнительные мечты, желания, потребности и планы. Я как будто заглянула на неделю вперед, в будущее, и оказалось, что иначе просто быть не может и не должно.

Вчера вечером я сладко заснула в своей родной постели, в своих покоях, усилиями тружеников Патрисии волшебно преображенных и наполненных свежим воздухом и светом. Вечером свет был от луны и звезд, но все равно полноценный свет — сквозь чистые стекла, словно распахнувшие окна. Вычищенный камин идеально грел без дыма, и даже ворсинки ковров как будто светились от чистоты.

А потом я проснулась — то есть проснулась во сне — и пошла по замку: мне захотелось посмотреть, что еще успели сделать трудолюбивые «люди мадемуазель Романи». И вдруг дверь покоев напротив раскрылась. Из нее потек теплый свет и как бы от порыва ветра вылетела длинная-предлинная широкая прозрачная занавеска. В полутьме появилась фигура. Высокий человек в белом. Я сразу догадалась, кто это!

Он шагнул мне навстречу. Я тоже. Обняла и прижалась к нему, почувствовала на своих плечах его руки. Подняла лицо.

— Я никогда не уйду от тебя, — сказал он.

— Я знаю, — сказала я и поправила его прядь.

Он наклонил голову и крепко-крепко поцеловал меня в губы. От его лица и волос пахло морем. Переводя дыхание, он отстранился. Голубые счастливые глаза. Потом поцеловал еще раз, заскользил губами по моей шее, плечам, груди, животу, и мы сразу же оказались в моей постели, залитой лунным светом, таким плотным, что им можно было укрыться, как простыней. И я тоже целовала его губы, щеки, шею, плечи, грудь, чувствуя силу и нежность…

— Вот видишь, — сказал мой папа, — а ты не верила!

— А где слон? — спросила мама. Она расставляла фигуры на шахматной доске. — Одного слона не хватает.

— Вот он, мама, — я достала шахматную фигурку из кармана соболиной шубы и протянула ей на ладони. — Я нашла его вчера.

Мама с удивлением посмотрела на мою ладонь. Я тоже посмотрела. Там стоял малюсенький пингвин. Он захлопал крылышками, почесал клювом бочок и, ловко спрыгнув на шахматную доску, засеменил к папе. Мы все засмеялись.

Я проснулась с улыбкой. Правда, я не поняла, куда подевался Дюлен. Его не было с нами, а ведь он обещал не уходить от меня никогда! Ладно, улыбнулась я еще раз, припомнив крошку-пингвина, это же сон! Главное, я увидела папу и маму. Они там играют в шахматы. Все хорошо!

Теперь я могла позволить себе окончательно сформулировать план. Итак, все дни до возвращения Дюлена я провожу на башне, в замке я все равно только всем мешаю. Мадам Жозефиной и остальными покупателями пусть спокойно занимается Пат, хозяйством — старина дворецкий. А я жду Дюлена. И пусть то, что произошло с нами сегодня во сне, произойдет в день его появления и на башне!

Я хочу, чтобы это произошло! Неважно, что он торговец недвижимостью, а я — орнитолог и вот-вот расстанусь с замком, и что у нас нет ничего общего. Это неважно! Точно так же неважно и то, что произойдет потом.

Почему? Но я ведь уже объясняла: если бы вчера я свела счеты с жизнью, не было бы сегодняшнего дня, завтрашнего, дня через неделю. Ничего бы не было! Поэтому какая разница, что случится в то время, которого могло бы не быть? А если оно есть и хочется верить, что будет, почему же не помечтать? Почему не использовать это вновь приобретенное время — то самое, которого у меня могло и не быть, — на воплощение сна в реальность? Что предосудительного в том, что я хочу наяву поцеловать и обнять человека, который уже столько времени в образе рыцаря приходит ко мне в снах? Нет, конечно, я могу и ошибаться, и Дюлен — вовсе не он. Глупости! Он! Я точно знаю. Я не первый день вижу сны.

Или я мечтаю о рандеву не вовремя — только что умер мой отец? Но чем же любовь хуже смерти? Почему в случае любви надо считаться с тем, вовремя она или нет, но никому и в голову не придет осуждать смерть, которая как раз-то всегда не вовремя? Лично я сильно сомневаюсь, что смерть лучше любви. Конечно, я могу и ошибаться, но мне не доводилось разговаривать с человеком, кто провел в состоянии смерти хотя бы год, а потом поделился бы со мной своими впечатлениями. Зато я знаю людей, которые провели не один год в состоянии любви, и им было хорошо! Знаю не понаслышке, не чье-то субъективное мнение — счастливых людей в этом состоянии я видела собственными глазами. Пример? Пожалуйста, мои родители. Еще я думаю, — но это, прошу заметить, мое личное, собственное мнение, а вовсе не аксиома, — что, даже перешагнув за порог смерти, любящие люди все равно остаются в состоянии любви и там, за этим порогом, они чувствуют себя совсем иначе, чем те, которые не имеют любви.

Поэтому я, «находясь в здравом уме и трезвой памяти», хочу любви! Хочу совершенно осознанно и целенаправленно. Причем мои запросы весьма скромны, речь идет не о годах любви, а всего лишь об одном дне — «дне через неделю». О том, что произойдет потом, я так же мало волнуюсь, как и о том, что произошло бы со мной, сведи я вчера счеты с жизнью. Я не знаю, что там, в этом «потом», но что-то будет наверняка — я ведь жива! А каждый новый прожитый мной день — и не важно, солнечный он или пасмурный, — это еще один мой день, мои двадцать четыре чудесных часа, принадлежащие только мне, спасенные мною, вырванные мною у коварного отчаяния — посланника и рекрута смерти.