него способность понимать то, что таилось в чужой душе. А потом на целых семь лет отринула подобное умение: ей не нужны были мысли других людей, ни в их восторгах, ни в осуждении в свой адрес она не нуждалась. А теперь зачем-то пыталась угадать хоть что-то из знакомых прежде эмоций в мокрой осени глаз, но там не было НИЧЕГО. Нет, взгляд Дмитрия не казался Саше пустым, но ни интереса, ни желания в нем не отражалось. Как, впрочем, и осуждения. Казалось, его не удивило ни смятение, очевидно проступившее на лице женщины пунцовыми пятнами, ни попытка избежать неудобных разговоров. Он был погружен в свои мысли и находился слишком далеко, при этом успевая реагировать на восклицания ребенка и ее собственные жалкие потуги поддержать беседу. А потом вдруг протянул руку, и не глядя, не дотрагиваясь до Сашиной ладони, вложил в нее чистую салфетку взамен той, что она растерзала, не замечая этого. Также не отводя глаз, одним жестом сгреб изорванные клочья, отбрасывая их в стоящую неподалеку корзину с мусором. Все это заняло не больше секунды, спустя которую мужчина развернулся к Даше.

– Взрослые иногда делают странные вещи, принцесса. А ты умница, и игрушки у тебя замечательные. Они ведь не станут нравиться тебе меньше, если даже назвать их как-то по-другому?

Замысловатой фразы девочка не поняла, но на этот раз почему-то решила не спорить, а Александра выдавила из себя благодарную улыбку. Не лучшее объяснение, но ее самой не хватило даже на такое.

– Хотите еще чай? Или кофе? – Макеев взглянул на опустевшую чашку, и Саша запоздало поняла, что не обратила внимания на ее содержимое. Что там было? Нежели вся жизнь вот такая: вроде бы идет, а на самом деле и вспомнить не о чем?

Если бы сейчас мужчина попросил назвать ее любимый напиток, она бы не смогла это сделать. Заблудилась в переживаниях, приправляющих горечью каждое блюдо. Павлу в подобной ситуации она бы позволила взять что-то на его вкус, но, поднимая глаза за ожидающего ответа мужчину, произнесла иное:

– Фреш, лучше яблочный.

Сок наверняка окажется насыщенным, может быть, удастся почувствовать сочность осенних яблок? Саша вздрогнула, зажмуриваясь от прошившей виски слепящей боли, а губы защипало давно забытым вкусом. В ЕГО доме всегда было много яблок, и она привыкла по утрам тянуться к изящной вазе с позолоченными солнцем плодами, а потом обмениваться оставленной на губах сладостью.

– С Вами все в порядке? – скрипучий голос добавил боли, но Саша лишь кивнула, принимая из рук мужчины стакан с соком. Когда-нибудь она обо всем забудет и сумеет избавиться от ненужных ассоциаций. Это просто яблоки. Тени, танцующие на осколках памяти. А где-то в сумке завалялась упаковка с таблетками от головной боли. Через пятнадцать минут станет легче, и можно будет отправляться домой. Она поправила упавшие на лоб дочкины локоны.

– Дашунь, доедай, нам уже пора. Почти вечер, пока доберемся, стемнеет.

– Я буду рад подвезти.

И как только не догадалась, что любой вежливый человек произнесет подобное? И что сейчас придумать в ответ? Она устала, и находиться рядом с Дмитрием было тяжело. Грань, отделяющая от реальности, стерлась, и посодействовал этому странный мужчина, которого Саша и боялась, и… Было что-то еще в отношении к Макееву, не интерес, и уж тем более не симпатия, но его поведение не вписывалось в привычные представления о людях. Хотя знатоком человеческих душ она уж точно не являлась – со своими бы проблемами разобраться. А для начала придумать, как логичнее отказаться от поездки.

Даша ее опередила. Отправила в рот последний кусочек пирожного и сообщила Дмитрию:

– Мама не ездит на машинах.

В глазах мелькнуло изумление – первая эмоция за все время. Он и правда не чувствовал ничего раньше или так умело скрывал?

– Что значит «не ездит»?

Вопрос был адресован самой Саше: она натолкнулась на его взгляд и сморщилась от усилившейся боли. Жаль, что не успела выпить лекарство раньше, теперь скрыть свое состояние окажется непросто.

– Не люблю машины, – она равнодушно дернула плечом, надеясь, что такой ответ удовлетворит мужчину. В конце концов, ее предпочтения никого не касаются.

– Совсем не ездит. Никогда, – дочкина откровенность превзошла все разумные пределы, и Саша задумалась о необходимости серьезного разговора с ней. Нельзя делиться с посторонними людьми такими подробностями.

– Но Вы же… – Дмитрий нахмурился, – ехали со мной в офис. В самый первый день… – он неожиданно осекся, мрачнея еще больше, и даже без слов Саша поняла, какие мысли его посетили: наверняка вспомнил ее истерическую напряженность и нелепые разговоры, за которыми она пыталась скрыть удушающее напряжение.

Показалось, или он действительно выругался, пряча недопустимую для ушей ребенка фразу в хриплом выдохе? Жалеет, что взял на работу неадекватную женщину? Внезапно захотелось объясниться, как-то поправить мрачное впечатление, которое наверняка сложилось о ней у Макеева. Заговорила, впервые за семь лет называя вслух фамилию того, кто перевернул всю жизнь, принеся одновременно ослепительное счастье и нестерпимую боль.

– Ненавижу машины… после смерти Кирмана.

На одно мгновенье стало страшно: если ее собеседник имеет хоть малейшее отношение к тем, кто стоял за трагедией семилетней давности, скрыться не удастся. И Павел далеко. Но мужчина лишь сильнее сдвинул брови и растерянно уточнил:

– Кто-то рассказал Вам подробности?

Затопившее сердце облегчение не принесло радости: слишком сильно обострились все ощущения, будто ее облили кипятком и терзали прикосновениями к изуродованному телу. Но Саша все-таки смогла осознать, что он не участник, иначе подобных вопросов просто бы не возникло.

– В этом не было необходимости, – взглянула на дочку, отвлекшуюся от непонятного разговора взрослых и погрузившуюся в игру, и пояснила: – Я была там и все видела.

Вряд ли кто-то предполагал, что у опустошенной, сломанной девочки тогда достанет сил доползти до окна. Жестокий прощальный подарок: не видя ничего, она могла бы вообразить картину фантастического спасения. Истерзанное сознание подсказало бы другой желанный исход: побег или руки надежного друга, укрывшие от беды в последний момент. Но не только глазами – каждой клеткой измученного чужими касаниями тела – впитывала то, что не сможет забыть до конца своих дней. Глухие хлопки, и вслед за ними оживающие багряные пятна: на шее, лице, по всей поверхности светлого элегантного пиджака… Мужчину, чьей силой она всегда восхищалась, сдавшегося в один миг и не попытавшегося даже увернуться… И пылающее зарево, сумасшедшую вспышку, оставившую от дорогого автомобиля странные бесформенные куски.

– Мне жаль… – и без того хриплый голос Дмитрия стал похож на шипение. – Простите, что разбередил воспоминания.

И правда,