* * *

И тут недавно окрикнул кто-то на Ланском. Йопто-нах! Варёный стоит, если приглядеться. Оказывается десятка прошла, откинулся. Здравствуй, гость из прошлого, как дела?! Выглядит, прямо скажем, не очень. Зубы – через один, кожа дряблая, ни малейшего намёка на мажористость и модноту, в которой знал толк когда-то. Но зато сразу понты!

– Как ты? – У меня мелькнуло ощущение что я чёртом бегал, пока он на зоне масло в голове топтал. Что ему на это сказать? Я, чувак, теперь художник, Ноль рублей выпускаю, телевизор посмотри? Нарываясь на самый дебильный ряд вопросов на эту тему типа – «Нахуй тебе это надо?» – при, мягко говоря, специфическом бэкграунде. Поэтому ответ:

– Дела хорошо, работаю, – чтоб спросил кем.

– Кем?

– Да на компьютере, – чтобы спросил, сколько платят, с презрением, потому как работать западло, а что такое компьютер знает только по рассказам.

– И что, много платят?

– Да так, по-разному, как заработаешь. Зато в офисе кофе дают, и можно дома работать.

– А, прикольно.

И тут я, от любопытства, совершаю ошибку, соглашаюсь зайти к нему в гости. Его квартира, та, которая досталась от мамы, как раз по пути от магазина ко мне домой.

Сразу врубает Мишу Круга, заваривает чифирь и начинает показывать расплывающиеся татуировки и пачки фоток из зоны, архив за десять лет, где был, чо делал! Пацаны в кепках и без со всех концов земли русской, спрессованные в каменные мешки. У меня внутри всё сосёт, но я делаю заинтересованный вид.

– Этот сидит двадцатку за тройное убийство, этот пятнаху за двойное и изнасилование… Вот чифир пьём… Вот накурились… Вот Новый год отмечаем: литр спирта выпили, круто было.

И везде Серёженька, изнеженный мамин мальчик, скалится с карточек одноглазой заточкой. В компании окончательных подонков выглядит как родной.

Серёжа был то весел, то чуть не плакал, с запоздалым шиком и расслабоном распальцовывался. Вдруг его озарило, я ведь с компьютерами работаю, не могу ли я антенну в телеке поправить, а то он не может.

– Ну провод какой если только вставить и кнопку «Вкл.» нажать? И музыку потише сделай. – А то на фоне выпуклой аутентичности происходящего мне стойко захотелось съебать оттуда поскорее. Серёжа приносит провод, и я вижу, что руки у него трясутся, как у паралитика. Причём видно, что он заметил, что я на них смотрю, и явно пытается сделать над собой усилие, чтобы я этого не видел, но у него не получается.

Входим в большую, мамину комнату его двушки. Где-то в ней она лежала, он показывает где, видно, кроет его крепко. В комнате этой нежилой дух, говорит, не заходит в неё один. Стоит старый цветной телевизор, пытаемся включить антенну, не получается, телевизор, видимо, давно сломан. Серёжа бесится, его начинает всего колотить, он выпивает водки, чтобы успокоиться. Мне ужасно гадко на душе от какого-то полного невминоза и безнадёги, происходящих с ним с самого детства.

– Чего-то ты не ешь ни фига. Вот, попробуй сырок плавленый или колбасу, чай пей… – Я начал беспокоиться, что он возьмёт моду заходить ко мне домой запросто, без звонка, как он делал раньше.

– Мне надо бабке лекарства передать и уезжать на Васильевский, я теперь там живу, извини, Серёга! Рад был тебя повидать!

Как-то встретил его через месяц, не стал с ним здороваться, типа не заметил его. Но заметил, что он меня заметил, но тоже не подошёл и не окрикнул. Видимо, справки навёл и струхнул, не о чем нам говорить. Совсем разное отношение к одинаковым воспоминаниям и к исковерканному прошлому. Серёжу, наверное, опять посадили, или, может, он квартиру продал и не живёт здесь? Это неважно, суть, думаю, та же. Главное – не питать иллюзий, и чтобы вы учились хорошо, дорогие читатели.

В Детском садике, где мы банчили дудкой, Антон Тевтон был любимцем. У Антохи был огромный сенбернар Дик. Дик любил незнакомых людей ни с того ни с сего сильно кусать за жопу, а потом валить на землю и тереться об них стоячим собачьим хуем под всеобщее улюлюкание. Антону бывало неудобно, когда Дик вдруг начинал щеголять стоящей красной залупой, но он не всегда был способен оттащить собаку, нападавшую на людей с травматичными для тела и репутации намерениями. Часто получалось, что он бегал за Диком, рвущим поводок, как Буратино за ключиком в советском фильме. Антон завёл привычку, укурившись, ходить на Торжковский рынок и объедаться там клубникой. Когда он попробовал ширево, и оно ему понравилось, строгая мама Антона отправила его в армию, там-то научат быть мужиком, выкуют характер.

Как в воду глядела, благодарности сыновней не было предела.

* * *

Антон, парень по природе крепкий и коренастый, попал в спецназ, дивизию Дзержинского, выучился в учебке на снайпера за пару месяцев и поехал воевать на Первую чеченскую. Когда он очень сильно напился, рассказал, как ему в учебке объясняли:

– Винтовки сейчас снайперские такие, что убивать с их помощью очень легко. Если попадёшь в правую половину головы, правая половина отлетает, в левую – левая, а если в серединку, то голова как арбуз распухает. Трудно только в первый раз, когда доходит, что человека убил, но потом ничего, привыкаешь. – Случайно только через ментов и тюрьму узнали, что счёт у него там – восемнадцать человек.

Антона комиссовали после контузии. Когда он приехал в отпуск, мы помимо того, что ширнулись, решили ещё и немного бухнуть. Гуляли осенним вечером по мокрым осенним питерским дворам-хрущобам, кто-то поджёг и бросил петарду, бабах! И Антон исчез за долю секунды – «Чувак, ты где?!», а он в двух метрах от нас уже в кучу листьев зарылся. Война.

После отпуска получил Антоха свои ордена-медали, с руками, ногами, надписью «контуженая ебанашка» в военнике, и даже с какими-то льготами вернулся на район, в торч. Помню, в самый первый период после торча встретил его и Ванчура летом. Так совпало, что мы все втроём оказались в белых рубашках, на дозе был только Ванчур. Пошли в садик курнуть, по старой памяти. За скамейкой обнаружилась куча шприцев и ложек из-под герыча. Дунули, сидим, вспоминаем, как мелкие травой торговали. Сумерки.

И вдруг хуякс, прямо напротив нас, за кустами останавливается ментовская машина, начинают ругаться, хлопать дверьми менты с автоматами, сигнализация, что ли, в квартире у кого сработала? А мы только что грамм гашика на троих раскурили, только накрыло всех, слова сказать не успели, задумались каждый о своём.

– Менты.

– У нас нет нихуя с собой.

– Они нам баянов из-под скамейки в карманы набросают.

– Точно.

– Надо съёбывать.

И мы тихонечко семеним с балкона Детского Сада, три белых тени на одной большой измене. В паранойе обегаем садик вокруг и оказываемся на том же месте, откуда только что убежали, снова почти прямо перед ментами. Понимаем, что вставило не по-детски, и у всех какая-то тоска внутри появилась, решили разойтись.