Спускается огромный детина в спортивном костюме и видит прямо под лампой стоящего к нему жопой Серёжу со спущенными штанами, согнувшегося как деревянная стружка над своим хуем. Чего человек подумал, хуй знает, но как въебёт ему с ноги по жопе. Баян втыкается Варёному глубоко в пах, и он медленно оседает. Но смотрю, он, оказывается, не ширялся уже, а его, скотину, прямо стоя зарубило, без штанов, и продолжает рубить. Какой-то сраный пендаль и воткнувшийся в ляху баян не в состоянии разомкнуть его слипающихся, томящихся кайфом глаз. Серёжа парит в мире своих грёз, его лицо умиляется долгожданному теплу и покою. Зассанный, заваленный баянами и фуриками парадняк, в котором он лежит, избиваемый детиной, ему настолько глубоко похую, что он даже не пытается заправить назад в штаны свои вывалившиеся, никчёмные муди с гниющими абсцессами.

Варёный, как, я думаю, и все «Крамаровы», из такой породы торчков, которых рубит отвратительно, пошло и прилюдно. Есть такие наркоты, которые засыпают на полуслове, если есть хотя бы глюк торча, а когда конкретный торч, они впадают в полнейшую дебильность, особенно отвратительную внешне. Одеревеневшее лицо, маской стекающее вниз, закрытые глаза, пузырящиеся слюни, сонные движения, бесконечное повторение слов «Сейчас-сейчас», «Нормально-нормально», постоянное «чухание» и т. п. И всё это на фоне невероятной значимости того, что происходит внутри у такого «кайфожора». Варёный в торче был омерзителен необычайно. Вместилище самых отвратительных наркоманских привычек и наклонностей, которые он воспринимал как венец эволюции человека разумного, полёт в сферах.

Короче, мы свалили из того парадняка, унесли Варёного и его сладострастный невминоз с собой, усадили на скамейку около БКЗ полусогнутым и довольные, что отвязались, поехали с Иванесом домой. Бабок оставалось ещё на два-три дня, и надо было купить нормального ширева.

* * *

На следующий «рабочий» день злой и отчаянный Варёный удачно дёрнул кассу у тёток, торговавших в галерее Гостинки, со стороны, где выход на Михайловскую улицу. Иванес просёк тему: зима, тётки банчили замороженными овощами и клубникой, бабки рубили мешками, а мешки незаметно складывали в картонную коробку, припрятанную среди таких же, но пустых. Вот эту-то коробку Варёный внаглую успешно дернул и убежал. Поскольку я подошёл в процессе разработки операции, Серёжа начал меня двигать в доле, я послал его на хуй, бросил бабки и уехал.

На ломаках и в бешенстве пришёл домой, звонок: Иванес – оставил Варёного в той же позе, в том же месте и ко мне, с тридцаком ширева и моей долей.

На какой зоне ты сейчас, братишка!? Вспоминаешь ли, как мы курили траву в трубке твоего дедушки? Одна трубка, коробок.

Выпарили мы тогда тридцать кубов Некрасовского говна до десятки, вмазались и решили, что Варёный послан на хуй. После чего Варёный как-то быстро сел, спалившись на очередной «работе», дело-то такое, опасное.

* * *

Иванес тоже любил панк и ходил в рок-клубы. Однажды мы познакомились в «TaMtAm»-е с чуваком по имени Саша, который предложил купить фена. Фен – это амфетамин советского производства, довольно-таки высокого качества. Идея вдохновила, и по телефону чувак предложил нам заехать к нему на работу в зоопарк.

Приехали на «Горьковскую», на служебном входе позвали «Сашу из секции для козлов и баранов». И он действительно появился и провёл нас внутрь. Зашли в его небольшую каморку под импровизированной скалой, по которой скачут винторогие козлы и их товарищи бараны.

– Это идеологический выбор. Я панк и люблю животных. Там они мучаются, а я им помогаю. – Саша был модный эко-хиппи-панк, каких в России потом много развелось в хипстерские времена.

Вмазались и, испытав прилив оптимизма и энергии, отправились отбивать бабки. А Саша полез граблями убирать в вольере опилки. Бегло, но насыщенно погуляв по зоопарку, стремительно отправились на район.

Так получилось, что фен у нас на районе был не в ходу, но многие хотели его «понять», поэтому пара граммов разлетелась мигом, мы с Иванесом догнались остатками и почему-то прибились к игровым автоматам. Андрюша играл, а я наблюдал и обсуждал, я не играю принципиально, не больше одного раза, и тогда сразу проиграл. Рядом крутился и торговал травой Дениска Лысый, в которого тоже залетел кусочек скорости.

К трём часам ночи нас заебало тупить, и Иванес выиграл немного денег, Денис проиграл немного денег, но продал травы, всех уже «быстрый» утомил, все хотели сняться.

– Тут у меня приятель живёт, он говорил, что как раз сейчас сварит ширево. Говорил, если надо, чтоб заходил после трёх ночи.

– Давай возьмём по трёшечке.

Раскумарились «чёрненьким», очень хотелось домой, но ширево почти не подействовало. Нет, первые минут пятнадцать вроде что-то было, но быстро совсем прошло, мы не спали ещё сутки и расстались только вечером, обсудив все возможные темы и украв в кассе мешок жетонов для игровых автоматов.

Потом мы с Андрюхой несколько раз выходили ещё на линию воровать, но примелькались в Пассаже. Хотели дёрнуть бабскую шапку песцовую и запалились. Иванес перевесился через прилавок, я прикрывал, он сдёрнул шапку, кинул в пакет, отдал мне. Я ходу, а его уже вяжут, вырвали у меня пакет, я съебался. Андрюшу на трёшку в ИВС, подписка. Висит три дела, закрывают по мере пресечения «арест», меня не сдал. Сказал, что недавно познакомились.

* * *

Встречаю Варёного через года два, он только освободился. Сыпал байками, как его прописывали в хате, били головой об шконку, с кем сидел, кого теперь знает и т. п. – понторез, как и был. Я недавно приехал из сибирского сектантского трипа, слушаю его в шоке, не столько от баек, сколько от его восторга от уголовной романтики. Не прошло и трёх месяцев, как он снова уехал на зону – кражи, грабёж, наркотики. Толком даже пообщаться не успели. Сидел он хорошо, его мама открыла ларьки и магазин, ему передачки загоняла, держала под контролем. Отсидел опять, слез с кичи досрочно – и сразу торчать. Мать его пускает домой только трезвого, но утром он на кумаре украдёт что-нибудь и идёт торчать.

Однажды она закрыла Серёжу дома на замок, который открывается только ключом, а ключа не оставила, чтобы он не украл ничего и не сбежал за наркотой. Варёныч связал вместе простыни, как в тюрьме учили, и полез вниз с пятого этажа, набив карманы мамиными драгоценностями и видеокассетами. Простыни отчего-то развязались, и Варёный упал вниз, на бетонный бордюрчик. Перелом ключицы, рассечение лицевого нерва и вытекший глаз, хай хард.

Ебальник у него с тех пор стал слегка перекошен, так как рассечение лицевого нерва обездвижило половину лица, ту самую, на которой не было теперь ещё и глаза, красавчик, короче, стал, а не Сирожа. Больницы, капельницы, мамины инвестиции… Походил в гипсе как пионер, застывший в приветствии «Всегда готов!».

А там и опять тюрьма. На тюрьме как сыр в масле катается, сидит на инвалидке. Митя с ним пересекался там, говорил, что даже торчит Серёжа в тюрьме на герочке.

И однажды, Нина мне рассказывает, Серёжа сидит, а его матушку замочили! Задушили, и квартира ограблена. Потом, с зоны передают: Варёный заебашил цирика, насмерть. Накинули ещё семь лет к той трёшке, которая была, итого десятка. Ему двадцать три года, из них засижено уже четыре, и сидеть ещё до самого тридцатника без отпусков. Зато от пацанов почёт, время течёт. Варёный настроил поток герки, через цириков как-то мутили. Какая-то там жопа вышла, кажется, мама типа вмешалась, не знаю, но по ходу с этого всё понеслось. А закончилось шнуром от утюга у мамы на шее и заточкой в сердце неизвестного тюремщика. Варёный на зоне за то, что мента мочканул, авторитетным пацаном стал, за одноглазие получил кликуху Кутузов, под чёрным законом ходил. Но исчез с горизонтов надолго.