Я бесшумно прокрался к своей парадной, но около неё сидела шумная компания, меня так и не отпустило, не решился туда идти в таком обкуренном невминозе. Решил пойти в скверик на место дуэли Пушкина, проветриться и перегасить психоатаку. Полумрак, хорошо, иду мимо столетних вязов и вдруг выскакиваю на картину пылкой молодёжной страсти, парень дерёт тёлку на травке, буквально в метре от меня!

«Это изнасилование, она скоро заорёт, вызовет ментов и подумают на тебя!» – сразу подумал я, хотя на изнасилование было явно не похоже. Даже вспомнилось, как там же, на месте дуэли Пушкина, со Стеничем мы запалили двух подростков онанистов. Заходим в кусты курнуть, смотрим – велики валяются. Идём дальше, зы, лежат на соломе и картонных коробках, глазки закрыли и наяривают.

* * *

Выгодно выделявший Антона факт – несмотря на торч, он всегда имел отношения с девушками, причём с девушками не наркоманками и весьма симпатичными. Помню голубоглазую малолетку, которая втюрилась в него так, что он бегал от неё по дворам, и, конечно же, Таню Диброву, которая сохла по нему лет пять, но как-то переусложнила и дала только после армии, когда уже поздно было. Антон даже хранил письма её и любил рассказывать, как он её пялил, рассыпав их по кровати, любил её, но не простил, что пока он в армии был, она дефлорировалась.

Вообще, армия не лучшим образом отпечаталась на парне. Ходили как-то с ним и друзьями на концерт The Meantraitors в Дворец Молодёжи, так Антон, один, после концерта избил компанию скинхедов, человек двадцать, которые пришли нас, неформалов, бить. Они ему почти ничего не сделали, просто цепью пригрозили, а он её отобрал и давай ей молотить, может даже гикнул кого-нибудь, там, кажется, тяжёлые раненые были.

– Если на тебя идёт толпа, надо прыгать сразу в середину, так они на некоторое время должны будут разбираться, кто где, а потом активно перемещаться внутри толпы, валя всех, не забывая бить не только в лица, но и в затылки, лучше чем-то тяжёлым, – объяснил мне невероятный урон, нанесённый противнику, лучезарно улыбающийся после драки Антон.

Потом его плотно менты приняли, со всеми причиндалами – поличное, понятые, когда он Мише Суперу вес привёз. В тюряге, в «Крестах», вручили Орден Суворова, мама грела с воли, менты не пиздили. После вручения ордена полканы его узнали, что пацан ихний в тюряге, заслали гонцов, кто-то даже лампасами ручался, и о чудо! Отпустили «на меру»!

Бухнул Антоша с фронтовыми пацанами, о чём-то там почесали, и приехал на район. Помню, тусовались у него дома с Ванчуром. Дик старый, но намытый и спокойный, батька был буйный, умер. Мебель в его комнате подростковая, видно, что за секретером уроки делал.

Прикалывались с того вечера в Садике, с белых рубашек, и невзначай заговорили, что наверняка у кого-то из нас белые трусы. Трусы у наркоманов – это табуированная тема, почти всегда плохи и грязны, и фасоны самые дегенеративные. Пошла тема представлять друг друга в дебильных трусах. Даже сняли штаны для демонстрации трикотажных достоинств, дескать трусы не у как торчков. Ванчур оказался в мажорских велосипедках до колен, серых, мама подарила. Я – в плавках-шортиках с пижонскими выточками синего цвета. Антоша же сиял снежно-белой классикой, эффектно облегающей и подчёркивающей достоинства. На следующий день уже они с Ванчуром замутили.

* * *

Был у нас на районе мент один, из афганцев бывших, Алимпиев. Ненавидел всех торчков. Пиздил в мусарне нещадно, до инвалидности. Мише Озерову отбил селезёнку, которую потом удалили, еле жизнь спасли – всего-то чувак гашиком приторговал. Алимпиеву хоть бы что, продолжил работу. Так вот Антошу как чеченского ветерана афганский ветеран почему-то ненавидел особенно жгуче. Наверное, думал, что он после Чечни будет мочить кого-нибудь?

Менты очередной раз юзали как стукача Митю. Дали в мусарне трубочку, номерок набрали, и позвонил он лучшему другу детства и семьи, с которым у него ещё мамы с девичества дружат, Антошке, и как раз когда тот на кумаре:

– Ищу единицу, взять негде, бабки есть, раскумарю.

– Конечно, давай, берём.

Антоше на Мите погреться почётно, с Мити хоть шерсти клок. У Антона мама какое-то время секонд-хендом занималась, челночила из Финляндии в Новгороды и Кириши, так Митя у неё к тому моменту уже успел курток кожаных наворовать. Правда, мама Мити своей подруге, маме Антона, бабки за Митю вернула, но осадок остался.

Менты дали Мите кэш и поставили на стрелке как куклу. Он сработал чётко, всё передал, и Антон пошёл к Суперу за геркой. Дозняк у Антона был грамм, а брал столько же, даже бадяжить не стал, просто поставил себе сразу всё и вынес Мите сахарной пудры с несколькими каплями лимона для имитации кропалей.

* * *

Менты вязали Антона как самурая. Стволы наголо, удар по голове, трое цепляют наручники. Антоше смешно, за ментовской счёт подогрелся:

– Нихуя у вас не получится, это не герыч, а сахар.

– Молодец, что сказал вовремя, – поблагодарили его менты и насыпали герыч. Короче, поехал он уже конкретно, на два года. Пересекался на тюрьме в Металлострое с Варёным.

А у его мамы тем временем случилась новая любовь. Они на первом этаже жили, хрущёвка, телефон спаренный. А на втором жил Евдоха, художник ЕвДоКим. Приятель Панова Свиньи, безобидное андеграундическое сумасше.

Укурится, и давай мазюкать уебанскую абстрашку, тридцать на сорок, я к нему за травой одно время заходил. Но он постоянно какую-то хуету нёс про то, что он не барыга, хоть и продаёт иногда. В смысле, он продаёт только потому, что хавать нечего. Ему лет сорок уже тогда было. Конечно, его рассказы о том, какой он ахуенский художник и как после его смерти его картины будут стоить до ебени-фени, немного веселили, интересно, сохранились ли они у кого-нибудь, кроме меня? Хотя он подтусовывал с Речниками и Свиньёй, но главным достижением его жизни была часть росписи «TaMtAm»-а. Хотя расписал он там не самую знаменитую часть под Херринга, а поменьше, в зоне для музыкантов. Если бы он делал картины в той же манере, они, может, сейчас чего-то и стоили по старой памяти. Но он хотел встать рядом с Ван Гогом и коррелировал его подсолнухи с Зеленогорскими топинамбурами. А когда не получалось, он, чтобы экономить краски, делал из запоротой картинки абстракцию, как бы заодно с Ван Гогом, и абстракционист.

Так вот, у Кима с отчимом Антоновским, пока Тоша сидел, а отчим жил с его мамой, сложились устойчивые неприязненные отношения. Евдоким занимал спаренный телефон и посылал справедливо этого заезжего хуя нахуй. Однажды, часа в три ночи, ЕвДоКим слушал музыку и трепался с кем-то по телефону. Начались звонки в дверь, он, удолбанный, видимо открыл, там был отчим Антона, который начал ЕвДоКима бить. Бил-бил, бил-бил и убил насмерть, затоптал ногами хрупкий художнический организм. Сначала сдался в ментовку, но потом подумал: «Зачем, сидеть из-за торчка?», с адвокатом перетёрли, и через пару лет съехал с тюряги.