Она намерена, не угрожая животному, идти медленно и спокойно. Но сначала она, взглянув на осколки стекла на полу у себя под ногами, садится на корточки и осторожно берет в руку самый большой осколок почти треугольной формы. Она чувствует резкую боль в ладони и понимает, что порезалась, но с трудом встает с сыном на руках и перехватывает осколок стекла. Ее устраивает, что стекло такое острое.

Джоан смотрит на обезьяну, на ее закрытую пасть, полную зубов. Однажды, когда по телевизору шел какой-то ужасный выпуск новостей, ее дядя сказал, что, если бы он наткнулся на грабителя, наставляющего оружие на дорогого ему человека, и если бы у него самого был в руке пистолет, он не уверен, что мог бы заставить себя нажать на спусковой крючок. Он думал, что, наверное, он нехороший человек, раз может допустить, чтобы пострадало дорогое ему существо, поскольку ему невыносима мысль об убийстве другого человека.

Если бы кто-нибудь попытался причинить вред Линкольну, она разнесла бы ему голову.

Если к ним приблизится эта обезьяна, Джоан будет метить ей в глаз. Она перережет зверю глотку.

Джоан поворачивает направо, прижимаясь к клетке с беличьими обезьянками. И все это время она наблюдает за колобусом. В какой-то момент он поворачивает к ней голову, но не смотрит прямо на нее, а лишь следит за ее движениями. Она медленно продвигается по дорожке – ладонь намокла от крови – и в конечном итоге оставляет обоих колобусов позади. Потом оглядывается назад и видит, что живая обезьяна сидит на том же месте рядом с мертвой.

Дорожка поворачивает. Джоан проходит мимо гиббонов и тамаринов, на полу мокрое пятно, как от пролитой содовой, а прямо впереди – клетка с лемурами. Все другие стеклянные витрины целы. Клетки тускло освещаются круглыми светильниками, укрепленными на потолке и напоминающими луну.

До входной двери Джоан добирается быстрее, чем ожидала, и, стоя у двери, внимательно изучает то, что снаружи. По обеим сторонам двери – уличный вольер для паукообразных обезьян, так что ей виден только узкий коридор прохода, небо, а также край игровой площадки и две пустующие зеленые скамьи.

Наклонившись, она кладет на пол кусок стекла. Ей не хочется порезаться еще больше, к тому же стекло не спасет от вооруженных парней.

– Мы уже пришли к автомату с едой? – спрашивает Линкольн из-за ее плеча.

– Почти, – говорит она, толчком открывая дверь.

Воздух снаружи почему-то холоднее, чем казался за несколько минут до того. Но ей нравится, как он холодит кожу. Джоан предпочитает открытый воздух, пространство, отсутствие стен, хотя отдает себе отчет, что не так давно думала противоположное. Она смотрит на небо с его перистыми облаками, похожими на растрепанную вату: его высота и ширь даруют покой.

Дверь захлопывается, едва не ударив ее в бедро, но Джоан не спешит, потому что, пройдя вперед, они окажутся в свете прожектора – другого чертова прожектора. Подсадив Линкольна повыше, она ускоряет шаг, чтобы зайти в тень. Миновав клетки с паукообразными обезьянами, она замедляет ход и идет в спасительной тени. Хотя попадаются фонарные столбы и видны гирлянды висящих фонариков, сейчас они оказались в темной зоне на краю игровой площадки.

Сквозь облако неясным пятном просвечивает луна. Луна, словно призрачный галеон, заброшенный в пучину облаков. Строчки из стихотворения, которое читал ей дядя. А еще: Доброй ночи, моя спальня, доброй ночи, луна, доброй ночи, никто. Однажды, сразу после свадьбы, они с Полом стояли на крыльце и увидели огромную оранжевую, низко висящую луну, как будто нарисованную Дали. Они вышли из дома, не заперев дверь, и несколько миль шли за луной, взявшись за руки, приближаясь к ней все ближе и ближе, иногда переходя на бег. Вот они поворачивают за угол, и до луны рукой подать, а потом вдруг сразу она возвращается на небо, приобретая обычный размер и цвет, и они бредут домой, словно увидели общий сон.

Неподалеку от фонарей на столбах струится свет, на бетоне видны яркие конусы. Здесь мозаика света и тени. На краю игровой площадки, вокруг нее, тропический полумрак: пучки пампасной травы. Заборчики, сооруженные из деревянных реек и канатов. Колышущиеся банановые листья.

Джоан рассматривает игровые конструкции, сделанные из стекловолокна и металла. Здесь есть горка, на которую любит забираться Линкольн. По очертаниям она напоминает гигантский кактус. Стоят в ряд молчаливые африканские барабаны. На шестах висят деревянные маски – черные с золотом, с открытыми ртами и слегка демоническим выражением. У одной из них язык похож на пенис, хотя отсюда эта маска не видна. Всё это она видела бессчетное число раз, хотя редко вечером и редко без толп народа. Здесь нет распростертых тел и луж крови. Если бы не горюющая обезьяна и не мелкие осколки стекла, забившиеся в подошвы ее сандалий и слегка поскрипывающие, она подумала бы, что вообразила себе эти несколько прошедших часов.

Она замирает, прислушиваясь, постоянно прислушиваясь. Ожидая, когда тени зашевелятся и превратятся в мужчин. Поблизости звенят китайские колокольчики, и кажется, что в любой момент может появиться фея. Ветер подхватывает эхо, закручивая его так и сяк, и нежная мелодия несется к ней с разных сторон.

Она ловит себя на том, что чуть не раскачивается в такт колокольчикам. Хотя она и напряжена, но с того момента, как услышала поющих парней, страх отступил. Она поражается собственному спокойствию. Нет, это не совсем так, она не спокойна, но сосредоточенна и без придыханий думает о тех ранних моментах, когда ей казалось, она развалится на куски. Наверное, невозможно бесконечно пребывать в столь сильном испуге.

У ее ноги лежит камень, покрытый зеленым мхом, немного светящимся. Кровь у нее из ладони почти не идет.

Почувствовав какое-то движение слева, более заметное, чем при раскачивании ветки или хлопанье крыльев птицы, Джоан замирает. Но, обернувшись, она видит только пеструю африканскую собаку, расхаживающую в сумраке своего вольера. Собака очень тощая – кожа да кости. Она бродит взад-вперед вдоль ограждения клетки. Обычно их здесь две, но Джоан видит только одну. У собаки голодный и несчастный вид, словно она задумала сбежать.

Джоан представляет себе, как зверь находит на заборе задвижку.

Из-за облака выглядывает луна. Окружающий ландшафт светлеет, становясь призрачным. Джоан проходит мимо игровой площадки, держась края тропы, где тени гуще. Деревьев довольно много, и она идет под ветвями, ближе к стволам, часто останавливаясь. Они проходят высокую ограду, скрывающую носорога, и одинокая собака пропадает из поля зрения. Впереди вольер со слонами, а за ним появляется крытая соломой крыша кафе «Саванна», у дальней стены которого стоят торговые автоматы. Они почти пришли.

Джоан всматривается в дорожку перед собой. Детская чашка лежит на бетоне, рядом лужица. Джоан обходит чашку, торопясь пересечь пятно освещенной земли и снова оказаться в темноте, рядом с бамбуковым ограждением слоновьего вольера.

Она не позволяет себе оглядываться на брошенную чашку.

Она не позволяет себе думать о женщине с ребенком. Она не позволяет себе думать о той женщине, которая сканировала сегодня их членский билет, говоря Линкольну, что ей нравятся его кудряшки, и о бабушке с маленькими девочками, которые шли перед ними всего минуту или две. Видела ли она фигуру женщины в темно-синем платье? И были ли на девочках розовые колготки? Она старается также не думать о мальчике в очках, который поднял Тора, когда Линкольн уронил его на тротуар.