В общем виде указанная пропорция составляется так: к одному эскадренному броненосцу или броненосному (линейному) крейсеру в составе флота прилагаются 1 бронепалубный крейсер, 4 истребителя, 4 миноносца, 2 подводных миноносца, 6 кораблей малых типов (сторожевик, минный охотник и т. п.), что и является “Единицей заказа”.

Установлен принцип “Подивизионного строительства”, который будет закреплен Законом о флоте. Дивизия включает в себя 4 линкора/больших крейсера с причитающейся каждому “челядью” (то есть 4 Единицы заказа). Дивизия, по мнению императора, должна состоять из полностью однотипных кораблей. Не допускаются даже небольшие различия, как это имеет место быть на достраивающихся сегодня броненосцах типа “Бородино”, за исключением индивидуальных элементов декора…»

Правда, впечатляет? Я знал, что тебе понравится. Но во всем этом, мой милый Август, кроме стройной логики есть и еще один весьма примечательный момент.

– И какой же?

– Как оказалось, автор всей этой конструкции все тот же адмирал Руднев… Да, именно он. Так что я положительно не представляю себе, что бы под Шпицем делали, окажись артиллеристы покойного Уриу поудачливее в первом бою у Чемульпо… – Тирпиц негромко рассмеялся. – И что бы я делал теперь, если бы судьба не свела меня со столь неординарным человеком? Ты хоть представляешь себе, какой финт он выкинул на днях, из-за которого мой любезный Федор до сих пор на него злой как собака?

Не поверишь! Он на совещании у царя в присутствии Дубасова, Бирилева, Ломена и остальных потребовал ни много ни мало, а продажи части их линейных судов и крейсеров первой линии за границу! Речь идет о «Пересветах», трофейных броненосных крейсерах и даже о двух «Полтавах». В качестве потенциальных покупателей на них Руднев рассматривает латиноамериканцев.

– Что, серьезно? А смысл?

– Смыслов, друг мой, на самом деле не один и даже не два. Когда я обдумал все хорошенько, логику Всеволода понял. И он мне потом все сам подтвердил. Вот посмотри: если фишеровский «Неустрашимый», подобно «Ройял Соверену» Уайта, на ближайшие лет двадцать станет стандартом линейного корабля, все нынешние броненосцы мгновенно превращаются в суда второсортные. Неизбежно подрастут под стать новому линкору и большие крейсера, резко добавив в скорости и в калибре орудий. Против них нынешние броненосные будут смотреться совершенно беспомощными.

Содержать в строю кучу ущербных судов – бессмысленно и глупо. И если можно часть их под шумок победных фанфар кому-то сплавить, это всяко выгоднее, чем просто пустить на иголки. Деньги Санкт-Петербургу критически нужны для задуманных царем реформ, значит, флот сейчас неизбежно будет ужиматься. Да и отплатить кое-кому за появление у японцев в конце войны «эскадры индейцев» ему явно хочется…

Государь, похоже, с такой логикой Руднева вполне согласился. А Дубасов, которому он поручил лично заниматься этим вопросом, скрепя сердце смирился с неизбежностью и даже попросил меня пошевелить наши связи в Южной Америке на предмет возможных сделок. Думаю, что помочь русским в этом вопросе нам обязательно надо. И самим по поводу наших «ветеранов» подумать. Во всяком случае, о «Бранденбургах» и «Зигфридах» однозначно. Может, кому их пристроим?

Поежившись, он подтянул вязаный шарф под самый нос и поглубже надвинул на глаза треух – волчью шапку-сибирку. Ветер был ледяной. И если бы не овчинный тулуп, наверное, пронизывал бы до самых костей. Лед где-то прямо под ним скрипел, стонал, с грохотом ломался и, уползая под днище, передавал гулкие толчки и судороги своего поражения всему 4-тысячетонному корпусу ледокола.

Петрович, держась за цепной леер, стоял у кнехтов на открытой баковой рабочей палубе «Байкала», а давшее ему имя Царь-озеро, добротно, почти по-зимнему скованное тяжелым ледяным панцирем, дымило мартовской пургой. Но ни снег, ни лед, ни ветер не мешали стальному гиганту (которого неизвестные острословы уже прозвали «озерным “Навариным”» за его четыре высоченных трубы, стоящие, как и у броненосца-ветерана, по углам квадрата) неторопливо, но уверенно прокладывать путь от одного его берега к другому.

Три недели назад их литерный экспресс не стал ожидать на станции Байкал прихода паромо-ледокола, оказавшегося тогда лишь на выходе с Лиственничного, и был пущен по Кругобайкалке. Ехали в тот раз ночью, поэтому полюбоваться тоннелями, мостами и всеми прочими красотами байкальских береговых круч и обрывов Петрович не смог. Сегодня тоже особо смотреть было не на что, кроме разве что погрузки на «Байкал» царского экспресса, который для этого развели на три сцепки. А на самом озере снежная пелена спрятала от глаз почти все.

Однако идти вниз ему не хотелось категорически. Иногда человеку нужно побыть одному…

Он уже битый час пытался понять, что же именно его так выбесило во время шумной верноподданнической кутерьмы-суматохи в Иркутске, а потом нагнало вдруг глухую, липкую как паутина, беспросветную тоску. Лобызания государя с млеющим Алексеевым, закончившиеся фразой: «Я всегда верил в вас, милый Евгений Иванович. Не скромничайте, ведь все вокруг знают, что без ваших упорных трудов не видать бы нам столь блистательной победы»? Или объятия, в которые Николай торжественно заключил Безобразова с Абазой, сияющих лощеными физиономиями, как драгуны начищенными бляхами, вручив перед этим нашим «героям тыла» ордена высшего достоинства в сравнении с теми, что он и Степан Осипович получили за Шантунг? Или же тот подвыпивший псих, щупленький мещанин с торчащими бакенбардами, редкими прокуренными зубками и глазенками навыкате? Что он там орал? «Государь! Мы всех побьем! Веди!» И что-то еще вроде… «Бей немчину, бей жида! Будет Русь от зла чиста!» Дебил! Гнида маргинальная…

Но что это творится со мной сегодня, а? Нарождающаяся ревность царедворца? Обида за публичную девальвацию цены крови? Страх, давно уже исподволь сидящий где-то под ложечкой: кончена будет война, пройдет и время настоящих военных? И вновь, как и всегда, восторжествуют у кормила власти многочисленные паркетные шаркуны-паразиты? А все наши благие намерения и патриотические планы будут брошены в топки огромных зальных каминов, дабы бальные паркеты не остывали? А может быть, как обухом по лбу громыхнувшая догадка, что этот вот полутрезвый придурок с оставшегося позади иркутского вокзала и есть истинное, осредненное лицо «нонешнего, тутошнего» русского народа, среди которого мне теперь предстоит жить?

Боже праведный! До чего же тошно все это. Как погано… Неужели мы все-таки ошиблись? А прав оказался прожженный циник Фридлендер? И мы втроем мечем бисер перед…

А еще там, в стольном Питере, ждет не первой свежести дама, которая считает меня своим мужем и формально имеет на это полное право и… и на это (!) тоже имеет…

– Господи! Я столько не выпью. Как же быть-то теперь со всем этим, а? – Петрович не заметил, как начал говорить свои мысли вслух. – Может, хватит уже мне мучить себя и