Двери не скрипят. Дора делает глубокий вдох – она задержала дыхание слишком надолго. Подняв с пола альбом и горящую свечу, девушка перешагивает через порог.

В кромешной тьме ничего не видно: такое ощущение, что перед ней разверзлась гигантская чернильница – бездонная, наполненная самой черной жидкостью. И вдруг волосы у Доры под затылком встают дыбом, она ощущает на щеке дуновение холодного воздуха, как чей-то замогильный вздох. Когти сидящего у нее на плече Гермеса прорывают ткань, впиваются в кожу. Дора морщится от боли.

– Прекрати, Гермес, – шепчет она, и, к ее удивлению, сорока что-то шипит в ответ. – Гермес, ты что…

И вдруг птица срывается с ее плеча и летит в глубь подвала, так что Дора вздрагивает от шума крыльев. Инстинктивно она прикрывает пламя свечи ладонью, чтобы не погасло.

– Гермес, – зовет она шепотом. – Ты где?

В ответ ни звука, ни клекота. Но раздается странный тихий рокот.

Дора замирает на верхней ступеньке, тщетно вглядываясь все еще невидящими глазами во тьму.

– Гермес!

И опять ничего. Во всяком случае, ничего похожего на птичьи звуки. Вздохнув, Дора вытягивает перед собой подсвечник с огарком свечи и опасливо спускается на следующую ступеньку. Дерево скрипит под ее ногой. По мере того как Дора идет все ниже и ниже, ее зрение начинает привыкать к темноте, и она с облегчением различает наконец костистые лапы канделябра, стоящего на небольшом ящике у подвальной лестницы.

Дора кладет на ящик альбом для рисования и зажигает от пламени своей почти догоревшей свечки большие толстые свечи в канделябре. Помещение на мгновение ярко освещается, пламя свечей, разгораясь, приобретает ровный бледно-охряной оттенок. И когда ее глаза окончательно привыкают к полумраку, Дора, разинув рот, оглядывается по сторонам.

Подвал куда просторнее, чем она предполагала. Вдоль одной стены стоят вместительные книжные шкафы, заполненные предметами, которые не разглядеть при таком убогом освещении. У другой стены громоздятся ящики, из которых торчит упаковочная солома. Позади нее, за деревянной лестницей, подвальное помещение скрыто тьмой, и Доре остается лишь гадать, что она скрывает. А в углу стоит несгораемый шкаф, изготовленный мистером Брама, и его черно-золотой замок поблескивает в полумраке. На противоположной стене висят полки, вплотную забитые уложенными свитками. Под этой впечатляющей коллекцией находится рабочий стол с приставленными к нему четырьмя стенками от крупного ящика. Дора присматривается к ним и замечает ржавые пятна плесени и моллюсков, облепивших изъеденную соленой водой древесину. На стуле, придвинутом к рабочему столу, восседает Гермес, беспокойно переступая лапами, и его глаза-бусинки так и стреляют по сторонам. А в самом центре помещения стоит ваза, подобных которой Дора в жизни не видала.

Ваза высокая и широкая, очень большого размера. Если Дора встанет рядом, край вазы дойдет ей до груди. По форме она напоминает флейту: с небольшим основанием, расширяется в середине и опять сужается в верхней части. Она укупорена куполообразной крышкой с двумя рукоятями в виде змей. В золотистом сиянии свечей кажется, что у вазы цвет глины. А на ее стенках… Даже с такого расстояния Дора может разглядеть целую серию изображений, вырезанных на боках вазы. Завороженная, она делает шаг вперед, и тут все свечи разом меркнут.

Пандора!

Это чей-то шепот с придыханием, похожий на причитание. Гермес тревожно стрекочет и взмахивает крыльями. Дора ахает и резко оборачивается, опасаясь увидеть в проеме подвальной двери дядюшку или Лотти, застигнувших ее врасплох.

Но дверь закрыта. И там никого.

Свечи вновь ярко разгораются.

Очень медленно Дора поворачивается к вазе и смотрит на нее, пытаясь успокоиться. В воздухе слышится потрескивание, волна звенящей силы согревает лицо, щекочет ключицы.

Такого не может быть, думает Дора. Она просто устала – вот и все.

Но Гермес это тоже услышал.

Дора нервно сглатывает слюну. Нет, не может быть. Трясясь, она пересекает подвал.

Дора не сводит глаз с вазы. Ее рука крепче сжимает канделябр – и вместе с беспокойством девушку вдруг охватывает восторг, потому что на стенках вазы вырезаны отчетливо узнаваемые, типичные греческие фигуры: всемогущий Зевс, изменник Прометей, хромоногий Гефест, красавица Афина. Дора улыбается. Она нашла свое вдохновение – и уже тянет к изображениям богов свободную руку.

Внезапный вздох, рокот, трепет: эти звуки раздаются не у нее за спиной, они доносятся прямо из вазы, и Дора слышит одновременно и манящий призыв сирен, и мольбу из мрака. Она слышит вой ветра, и шепот волн, и музыку печали. Не в силах переносить это спокойно, она не может устоять перед искушением.

Дора поднимает крышку.

Взвивается свистящий вихрь спертого воздуха. Дора ахает, роняет крышку, и эхо от удара глухо отзывается от подвальных стен. Запах лежалой земли – теплый и едкий. Он напоминает о засыпанных песком гробницах, о затхлых помещениях – запах знакомый и нет. От Дориных детских воспоминаний остались отдельные фрагменты, точно их просеяли сквозь сито.

Того голоса больше не слышно. Но кто прошептал ее имя, что за звуки она слышала до и после? Подвал теперь объят тишиной.

Дора чувствует разочарование. А чего она ждала? Что должно было произойти?

– Глупая, – бормочет она, и Гермес издает тихий клекот, словно отвечая ей и склоняя голову в знак согласия.

Дора поднимает канделябр, встает на цыпочки и заглядывает внутрь вазы. Она хочет посмотреть, есть ли там что-то, но ваза слишком высокая, и Доре ничего не видно, поэтому она поднимает руку и проводит по внутреннему ободу горлышка. На ощупь ваза оказывается шершавой, и в тиши подвала шероховатая терракота издает под ее мягкой ладонью скребущий звук.

Гермес, вцепившийся в спинку стула, волнуется. Он стрекочет, топорщит перья, а потом раскрывает крылья, шумно слетает на пол и принимается клевать валяющуюся крышку, словно приняв ее за пищу. Дора наблюдает за ним и рассеянно отмечает про себя, что крышка не разбилась. Даже не треснула. Дора пожимает плечами и вновь устремляет взгляд на вазу.