Берил впала в задумчивость, и без того маленькие глазки, окруженные морщинами, превратились в щелки.

— Хм. Так-то оно так. Но я хотела тебе рассказать, что произошло в конце августа того года — когда ты еще не родился.

Он кивнул и сложил руки на груди.

— Тебе известно, что в Лондоне твою мать сбил автобус, за считанные недели до твоего рождения?

— Да. Это стало одной из причин ее переезда… их с отцом переезда в Гарбадейл — ей нужно было поправить здоровье.

— Допустим… Однако довольно странно после такой тяжелой аварии отправляться за пятьсот миль от дома, пусть даже в спальном вагоне и в большом удобном автомобиле. У нее были множественные ушибы и сотрясение мозга.

— Знаю.

— Если бы ее сбила машина, у нее бы и ноги были переломаны.

— Вполне возможно, — сказал он. — Но травмы, по всей видимости, были не такими уж серьезными: через пару дней ее выписали из больницы.

— Что правда, то правда. — Берил задумалась.

Положа руку на сердце, этот разговор был ему неприятен. Он вообще не любил предаваться таким мыслям. На протяжении всей сознательной жизни он избегал возвращаться в тот большой мрачный дом и заросший сырой сад, окруженный пустошью, где не было ничего, кроме осклизлых валунов и растрепанного грозами вереска. В детстве его несколько раз привозили в Гарбадейл на выходные, в гости к бабушке Уинифред и дедушке Берту, а однажды, вскоре после рождения его сестры Кори, они провели в поместье целую неделю, но ему там никогда не нравилось, и, оглядываясь в прошлое, он понимал, что отец тоже терпеть не мог эти поездки. Ничего удивительного. Олбан один-единственный раз вернулся туда по собственной воле: ему потребовалось кое от чего избавиться. С тех пор он был там редким гостем и, если покрепче стиснуть зубы, уже не испытывал робости ни перед здешними местами, ни перед прошлым.

— Видишь ли, — сказала бабушка Берил, — я как раз была в Лондоне, когда твоя мать попала в аварию.

— Угу, — пробормотал Олбан.

Берил служила медсестрой в Женском вспомогательном корпусе ВМС, потом работала в системе здравоохранения, после чего завербовалась в Саудовскую Аравию и Дубай, а в Глазго поселилась только перед выходом на пенсию.

— Ее сбили на Лоук-стрит, а там как раз неподалеку была больница, — поведала Берил. — Вернее, частная клиника. Как сейчас говорят, центр плановой хирургии. Один из тамошних докторов первым прибыл на место аварии. На другой день я пришла к ней в больницу Святого Варфоломея. Она была накачана снотворным: я ничего не могла из нее вытянуть. Пыталась ее разговорить, но меня попросту выставили из палаты. Медсестра-монашка не выбирала выражений. Я объяснила, что, мол, прихожусь пациентке родственницей и сама работаю хирургической сестрой, но она и слушать не стала. Помню, я тогда подумала: ну и грубиянка. — Берил нахмурилась, будто этот инцидент тридцатипятилетней давности все еще не давал ей покоя. — В Лондон я приехала буквально на пару дней — проведать старую боевую подругу. Пользуясь случаем, забежала на чашку чая к Уин и Берту, которые тогда жили в Южном Кенсингтоне, и тут явились полицейские, чтобы сообщить об аварии. А я только-только присела, даже не успела макнуть печенье в чай. Уин и Берт, как узнали о случившемся, сразу помчались в больницу, а меня оставили за хозяйку — отвечать на телефонные звонки и так далее. Вернулись к ночи, сказали, что Ирэн без сознания и к ней не пускают. Но я все равно с утра отправилась туда, чтобы проверить, обеспечен ли ей надлежащий уход. А на следующий день меня уже ждал Персидский залив. Так что другого шанса повидаться с ней у меня не было. — Она на мгновение умолкла. — Больше я ее не видела.

— Ну все равно спасибо, что ты пошла ее навестить.

— Что-то она сказала, лежа на больничной койке, — вдруг вспомнила Берил. — Сама-то, бедняжка, вряд ли понимала, что происходит, но эту фразу выговорила вполне связно.

— Какую?

— Что он его не хотел, и в этом вся причина.

Олбан на секунду задумался над услышанным:

— Как, извини?

Берил отчетливо повторила:

— Он его не хотел, и в этом вся причина.

— Боже мой, — у него расширились глаза, — «его» — это значит меня, да?

— Мужчина, что с него возьмешь. — Берил вздохнула. — Да, очевидно, тебя. Вопрос в том, кто такой «он». И не значит ли это, что она шагнула под автобус намеренно?

— Епт… — вырвалось у Олбана. — Черт возьми, Берил.

— Перед отъездом на Ближний Восток я разыскала твоего отца для серьезного разговора. — Она помолчала. — Скажи, Олбан, у твоего отца когда-нибудь были задатки лицедея? Или отъявленного лжеца?

Олбан, недослушав, отрицательно покачал головой. Энди во всех отношениях был самым обычным, бесхитростным человеком. Довольно тихий, вероятно, немного занудливый — иными словами, не слишком общительный и несколько чопорный. Он был хорошим, заботливым отцом и, насколько мог судить Олбан, ни разу в жизни не солгал. Черт побери, когда в раннем детстве Олбан напрямую спросил его, придет ли к ним Дед Мороз, отец выложил ему все, как есть. Олбан до сих пор не мог забыть, как пришел в смятение от услышанного, и горько пожалел, что его папа в отличие от других отцов не придумал какую-нибудь правдоподобную отговорку.

— Лицедея? Лжеца? Нет, — ответил он.

— Хм. У меня сложилось другое мнение. Я тогда решила: либо в твоем отце пропадает великий актер, либо он говорит правду. Вряд ли Эндрю — тот самый «он», которого она упомянула.

— Она ведь была в полубессознательном состоянии, Берил. Скорее всего…

— Скорее всего, просто бредила, — подхватила Берил.

— Вот-вот.

— Не исключено.

Некоторое время они молчали, а потом Олбан сказал:

— Кто же тогда «он»? Дед?

— Или один из твоих дядюшек? Блейк, Джеймс, Кеннард, Грэм? Честно скажу, я терялась в догадках. И до сих пор теряюсь. Дело в том, что все они души в тебе не чаяли, особенно Берт. Если кто-то из них и не хотел твоего появления на свет, он точно переменил свое мнение, как только ты родился.

— Как бы там ни было, на дворе стоял шестьдесят девятый, а не сорок девятый год, — сказал Олбан. — Не так уж и страшно было забеременеть вне брака. Правильно я понимаю?

— По сравнению с временами моей юности — не так уж и страшно, — согласилась Берил. Но что-то в ее голосе насторожило Олбана.

— Не подумай, что знаю по собственному опыту, просто кое-кто из подружек… — Она махнула рукой.

— Их можно только пожалеть.

— А уж как они сами раскаивались!

— Ты с кем-нибудь это обсуждала? — спросил ее Олбан.

Берил снова нахмурилась:

— Только с Уинифред. Не знаю, поделилась она с кем-то еще или нет.

— Мне она ничего такого не говорила.