«Они едины, но индивидуальны. Ты просто не осознаешь этого».

«Не дорос умом, в школе не учился, классиков не читал, книжки наизусть не цитирую, – огрызнулся Денис. – Говори, зачем я здесь. Мог бы сам прийти, кстати».

«Долго. – Никита перевел на него взгляд необычных глаз. Возле зрачка располагалось „кольцо“ карего оттенка, по краю радужки – серого. Мгновение, и они менялись местами. Каждый раз Денис не мог уловить момент перехода. Подобное раздражало еще сильнее завязавшегося разговора. – Их беспокоят ДЫРЫ».

Пламя опало мгновенно, а на голову словно вылили ведро ледяной воды. Все его переживания и гнев улеглись – и все из-за упоминания этого ранее не встречавшегося в Периметре явления. Даже драться с Никитой расхотелось. Денис тотчас понял, о чем тот говорит: область реального пространства, спонтанно возникшая в Периметре, беспокоила и его. Пребывание в ней слишком походило на сон после сильного опьянения. Несколько научных групп докладывали о таких же дырах и очень похожих симптомах у тех, кому не повезло в них попасть, пусть они и были в разы слабее, чем испытанные Денисом.

«ИИЗ не проводит экспериментов по угнетению Зоны, – сказал он, пытаясь убедить не столько Никиту, сколько себя самого. – Но…»

«Это не саморазрушение, а разрушение!» – «подумали» они одновременно и замолкли – тоже.

Кто-то целенаправленно уничтожал аномалию, новую биосистему (или, скорее, антибиологическую систему) Москвы, ковырял в ней дыры, высверливал «плоть» Зоны. Если бы Денис позволил себе прислушаться, наверняка ощутил бы стон того, что вряд ли обладало разумностью, подвластной людскому пониманию, но точно существовало, развивалось и не желало погибать.

«Эмионики желают разорвать договор?» – спросил он. Подобное не казалось важным в сравнении с происходящим, но точно могло бы повлечь многие последствия.

А еще Денис чувствовал жалость. Будучи не совсем человеком, он мог сколько угодно ненавидеть эмиоников или Зону в целом, хотеть ее угнетения, но желать уничтожения… все же нет. Он и представить себе не мог подобного. Зона являлась врагом, но тем самым, о котором недавно говорил Ворон: любимым, лучшим во всем и в какой-то мере добрым к нему.

Зона не позволяла своим проявлениям и порождениям нападать на Дениса и как-либо вредить. Его не касались даже самые агрессивные аномалии. Зона считала его своим. И такой свободы, силы и могущества, как в Периметре, он не чувствовал нигде и никогда. Для него Зона оставалась воплощенной мечтой, миром, в котором все возможно. Более того – псевдореальностью, в которой Денису отводилось место демиурга, и не важно, что он сам отказывался от него.

Реальность в сравнении с Зоной выглядела откровенно пресно и неприглядно. Она обволакивала голову ватой и душным одеялом. С годами Денис научился жить в ней, приспособился, но не полюбил. Пожалуй, не будь рядом Ворона в первые годы после его ухода из «Доверия», он действительно ушел бы. Потому он и понимал, и по-своему принимал Москву такой, какой та стала, вместе с тем злясь на Никиту, у которого как раз не случалось никакой философско-нравственной «вилки». Никита не морочил себе голову на тему «тварь я или человек», он самостоятельно выбрал Москву, жил в ней и не слишком стремился возвращаться, а еще он не любил людей, пусть и никогда не говорил об этом.

«Они обеспокоены».

Денис кивнул. Он и сам тревожился по поводу Зоны. Конечно, ее устранение было назначено правительством на будущий год, но на самом деле в это не верили уже даже пенсионеры. И вот она может исчезнуть… погибнуть.

«Я знаю, ваши яйцеголовые обязательно продвинут идею о том, что аномалия пожирает сама себя, но…» – начал Никита, однако Денис перебил его:

«Но чернобыльской Зоне намного больше лет, и ни разу в ней ничего подобного не замечалось».

«Именно! – Никита кивнул. – Потому и утверждаю: кто-то морит Ее специально. Они слышат. Да ладно, я сам ощущаю это каждую секунду!»

Я тоже – хотел бы «сказать» Денис, но вовремя осекся.

«Говорю же: мы не…» – «подумал» он вместо этого.

«Люди, – прервал его Никита, и стоило Денису замолчать, продолжил: – Для НИХ все люди на одно лицо, как и для вас ОНИ».

Денис как-то сразу почувствовал, что в мысленной речи у «них» все литеры заглавные. Никита всех эмиоников звал «они», если имел в виду их индивидуальности, и «ОНИ», если говорил как об общности с единым разумом.

«И ты тоже?» – спросил Денис.

«Исключения делаются лишь для избранных: меня, тебя, этого твоего Ворона… еще троих или четверых». Имен он не назвал: то ли не желая выдавать «великую тайну», то ли решив не упоминать тех, кого Денис не знает, из странных понятий о вежливости. Этика Никиты иной раз казалась Денису столь же непознаваемой, как побуждения «кота Шредингера».

«Негусто».

Никита пожал плечами.

«Избранные… – протянул Денис, – еще та гадость».

Никита вновь пожал плечами и посоветовал:

«Разберись с этим делом. Поверь, иначе будет лишь хуже. Причем всем».

В том Денис даже не сомневался. Всем хуже: и ему в том числе. Ну, если лишь политиканы начнут радостно повизгивать по поводу выполнения обещания, да какие-нибудь эксперты – относительно сбывшихся оптимистичных прогнозов. Чиновники от церкви еще обязательно что-нибудь ляпнут. Зато наука точно потеряет финансирование, хотя свои медальки получат точно все цаявцы и, возможно, даже Шувалов (хотя скорее всего обойдется почетной грамоткой). Разве что Ворон, наверное, обрадуется. Он к Зоне относился совершенно иначе, чем Денис, и искренне любил Москву – город, существовавший до катастрофы. Возможно, Ворон даже плюнет на все и поселится где-нибудь в обновленной столице. Вернется в свое любимое Ясенево, например. А вот Денис уедет. И скорее всего в Чернобыль. Сунется в старую Зону, прекрасно зная, что та свернет ему шею. Вот только откровенничать, и тем более с Никитой, он не собирался.

«Хорошо, я услышал», – сказал Денис и повел плечом. В следующее мгновение он оказался у себя в комнате и тупо глядел в циферблат. Часы отсчитывали половину четвертого утра. Дом был тих и, несомненно, пуст. Виски ломило до серебряных точек перед глазами и лишний раз не хотелось шевелиться: даже для того, чтобы спуститься в кухню и налить себе стакан воды.

При повороте на Пущино не горел фонарь, Липицы утопали во мраке, и редкие встречные автомобилисты шарахались от «Хонды» чуть ли не врассыпную, несмотря на то, что дальним светом Ворон не пользовался. Вскоре дома поредели и уступили место полям, редким заборам и лесополосам. Над головой повисло удивительно высокое звездное небо с едва нарождающимся месяцем – глубоко-синее ближе к горизонту и практически черное к зениту.

До дома оставалось не более десяти минут. Ворон опустил стекло, впустив в салон свежий ветер. Тот прошелся лаской по волосам и унес с собой едва зарождающуюся усталость. Впереди на дороге блеснули желтыми огоньками чьи-то глаза, и Ворон снизил скорость. Для кота зверь казался слишком крупным, а от сигнала подскочил вверх чуть не на метр и припустил, даже не думая уходить с дороги.