– Вот только не нужно сценария Апокалипсиса, – усмехнулся Ворон. – Я еще пока не построил свой личный звездолет, потому Луне рано покидать привычную орбиту, а Земле терять собственное положение в пространстве. Когда катастрофа не гипотетически возможна, а реальна, человечество всегда выкручивается. Я в него верю.

Небо пестрело звездами. Смотря на них, Ворон с сожалением думал о том, что способен отыскать от силы с пяток созвездий.

– А вы игрок…

Он вздрогнул. Слово неприятно царапнуло.

– Не фаталист уж точно, сударыня.

Он взглянул в колдовские глаза. Зрачок в полумраке увеличился, превращая ее в нечто мистическое. Воистину в русалку – все же первые ассоциации самые верные, даже когда отдают банальной романтикой.

«А ведь она могла назвать любую деревню, расположенную поблизости: с умыслом или просто так, опасаясь незнакомца, – подумал Ворон. – Я искал мастера игры, возможно, она им и является. Ничто не помешает сейчас развернуться, надавить на газ, отвезти ее в институт или домой. В сейфе по-прежнему лежит „верум“, этот артефакт не позволит ей солгать».

Однако он медлил. Дело вовсе не заключалось в собственных симпатиях или антипатиях. Ворону, по сути, были безразличны последствия ошибки, да и мнение Анастасии его не слишком волновало. Он не имел ничего против мимолетного приключения, но не собирался вводить ее в свою жизнь. Однако все равно почему-то медлил.

«Наверное, у каждой игры обязаны быть правила, пусть будут и у этой… по крайней мере пока…» – додумать он не успел, внезапно оказавшись в плену тонких рук.

Анастасия держала его за щеки нежными прохладными ладошками и улыбалась. Острый розовый язычок скользнул по губам, и голова почти пошла кругом. Мысли вспорхнули и унеслись вороньей стаей. Последняя напоминала об Алле. Они никогда не клялись друг другу в верности и не обещали хранить ее – это по меньшей мере казалось неуместным. Ворон не собирался строить из себя Отелло и разорвал бы отношения при первой же сцене ревности, закаченной ему, но сейчас все же чувствовал себя неуютно – тот краткий миг, пока бледные губы Анастасии не соприкоснулись с его.

Она пахла летней росяной свежестью, соком спелых трав, даже звоном мошкары над прудом. Кто сказал, будто у звуков не бывает ароматов? Свой запах есть у всего, как и цвет, и звучание. Вот Ворон и воспринимал – не женщину из плоти и крови, а нечто легкое, звонкое, золотистое, пряное… со стальным стержнем в груди и опытом, в сравнении с которым его собственный – практически ничто.

Он вздрогнул. Произошло это одновременно с тем, как тонкие пальчики проникли под рубашку. Они оставались прохладными, потому она и списала его реакцию на неудобство. Анастасия почти лежала на сиденье, а Ворон и не заметил, как расстегнул на ней куртку и накрыл ладонями грудь.

Происходило что-то неправильное. Возможно, кого-нибудь и радовала потеря контроля, но только не его. И черт подери, откуда снова в нем взялись неясные ощущения, которых раньше и быть не могло. Откуда этот «стержень»? От разыгравшейся в который уже раз паранойи?.. Или все дело в Денисе? В старом как мир – с кем поведешься от того и наберешься. Вот угораздило же подцепить отвратную привычку к цитированию пословиц от Петра, интересно, а данное дорожное приключение, случаем, не его ли рук дело?

Где-то в деревне залаяла собака. Ее поддержали товарки. Одна разразилась едва ли не воем. Анастасия уперлась ладонями ему в грудь, и Ворон поспешно отстранился.

– Чувствую себя подростком, – призналась она.

– Я как-то забыл уточнить, не посадят ли меня за соблазнение малолетней? – Голос немного сипел, но восстановить дыхание уже удалось.

– Дешевый комплимент. – Она ласково провела по его щеке.

– Зато честный…

«Ты ведь догадался», – повисло в воздухе, но она так и не произнесла.

– Собаки подняли лай, сейчас кто-нибудь обязательно вскочит.

– А у вас деревня и слухи?

– Это у вас, городских, да мимо проезжающих иначе, – произнесла Анастасия и сверкнула глазами.

И снова по позвоночнику пробежал холодок: местные неплохо знали «маасквичей из Полянки». А вот она – нет.

– Хотите покинуть меня, сударыня? – Если да, то он зря себя накрутил, если нет…

– Я действительно не в том возрасте, когда проводят ночи в автомобиле, даже когда он почти летающая тарелка.

Ворон кивнул:

– Я, наверное, тоже.

– Давай так: я пойду, а ты выжди минут пять и иди следом. В конце улицы повернешь направо, третий дом с синей калиткой. Не ошибешься: на нем наличники резные, еще дед вырезал, – предложила она. – Я одна живу, никого не побеспокоишь. Калитку я запирать не стану.

– Идет.

«Ловушка-ловушка-ловушка», – билось в висках.

Она открыла дверь, спрыгнула на асфальт и, не оглядываясь, пошла по тропинке, убегающей от автобусной остановки. Затем – по широкой грунтовке меж заборов.

Ворон не собирался ждать. Стоило ей повернуть за угол, скрывшись из виду, он дотронулся до дверной ручки и…

Часы отсчитывали половину четвертого утра. Дом был тих и, несомненно, пуст. Виски ломило до серебряных точек перед глазами, и лишний раз не хотелось шевелиться…

Он снова вздрогнул. Сердце прыгало в горле, а на периферии зрения мелькали искры.

Что это было? Чужое перехваченное ощущение?..

Ворон с легкостью определил, чье именно!

Циферблат, встроенный в торпеду, действительно показывал половину четвертого. Куда-то исчезли около двух часов, которые он точно не мог потратить на дорогу. Да даже на поцелуи вряд ли сумел бы, хотя как раз в последнем Ворон уверен не был.

– Мистика какая-то, – прошептал он и провел рукой по векам, тряхнул головой, приводя в порядок мысли, схватил телефон.

Денис на звонки не отвечал, и это ровным счетом ничего не значило, но беспокоило.

– Держись, малыш, – сказал Ворон длинным гудкам. – Я еду.

«Хонда» бесшумно тронулась с места и понеслась домой.

Камень и стекло, запах перегноя. Здания вырастали из серого монолита, покрывшего землю. Они давили на плечи, устремлялись ввысь – к далекому бело-серому равнодушному небу. Когда-то здесь яблоку негде было упасть. Даже в самый глухой час кто-нибудь да попадался на пути. Теперь – никого. Если не прислушиваться и не видеть.

Он лишь недавно обрел слух и зрение. До этого мало чем отличался от домов, поменявших одних хозяев на других и даже не обративших на это внимания. Им без разницы, кому служить, и совершенно не важно, кто их создал, возвел столь высоко, что шея затекала смотреть снизу вверх. А может, они попросту не помнили?..

Он и сам не помнил: ни себя, ни тех, кто наверняка был рядом. На месте прошлого серым маревом висела пустота. Она не ранила, но рождала в груди легкую грусть – чувство потери. Впрочем, жалеть ему не о чем.