У Мартина Кафлана вскипела кровь. Он почувствовал на затылке биение пульса и кашлянул, чтобы снять напряжение. Взгляд оратора переместился на другого.

И так продолжалось несколько часов. Мужчины уже забыли о своем хладнокровии. Некоторые говорили одновременно. Мартин Кафлан весь покрылся потом. Один раз он крикнул: «Послушайте, послушайте», потому что слова стали казаться ему знакомыми.

Когда заседание комитета закончилось, он с горящими щеками вернулся на свое судно, ощущая, что совершил нечто героическое. По дороге ему попался Хайк. Маленький механик почтительно поглядел на него. Смуглый сидел на ящике ближе к корме.

— Закончилось заседание? — спросил он.

— Закончилось, — ответил Мартин Кафлан.

Голос у него вдруг стал хриплым. Во рту пересохло. Он подошел к бочонку и выпил целую кружку воды.

Потом Мартин Кафлан, преисполненный некоего нового чувства, стал мерить шагами палубу. Он был переполнен мыслями. Однажды его видели жестикулирующим на берегу перед кустом. У него появилась новая интонация в голосе, когда он говорил с наземными службами. И он постоянно откашливался.

Несколько раз во время еды казалось, что он готов произнести речь. Но каждый раз что-то мешало ему. Прослушав ораторов на заседаниях комитета, он возвращался с сияющим лицом.

— Говорили речи, — обычно сообщал он.

— О чем говорили?

Мартин Кафлан поднимался со своего места. Поправлял китель, призывал к молчанию. Вдохновенное выражение озаряло его лицо. Однако за этим не следовали слова. Мартин Кафлан брал ковш и отправлялся на палубу.

— Великий человек. Он-то уж ничего не выдаст.

— Правильно, парень, но он все знает. Он бы и секреты кабинета не выдал.

Однажды смуглый принес из деревни газету.

— Речи они не печатают, — сказал он. — А вот имя — пожалуйста. Мартин Кафлан.

Мартин Кафлан взял в руки газету. Он медленно провел взглядом по буквам своего имени. И весь вечер он только и делал, что водил глазами по словам. Когда в его каюту заходили, он говорил:

— Ребята, а ведь храбрая газетка.

Потом он зажег свечу и опять сидел над газетой, заново прочитывая все подряд, включая рекламу. Когда он выпрямился, его лицо сияло удовольствием, а в глазах было выражение человека, достигшего некоей цели.

— Ребята, я тщательно прочитал все от начала до конца, от носа до кормы, от одного бока до другого.

Однако ответом ему был густой храп. И ему ничего не оставалось, как, чертыхнувшись, вернуться к себе.

Вскоре было назначено следующее заседание комитета. Речи сыпались на голову Мартина Кафлана, как роса с неба. Язык! Ничего подобно ему до сих пор не приходилось слышать. Более того, ему стало ясно, что остальные считаются с ним. Он сидел, как судья, как самый важный слушатель, какой когда-либо появлялся в этом помещении. Ораторы чувствовали, что наконец-то получили понимающую их аудиторию. Время от времени Мартин одобрительно кивал. Для этого стоило потратить силы в долгих дебатах. Когда же он недовольно качал головой, это удручало говоривших. Но они продолжали свое дело, сражаясь, споря, борясь за его мнение. Однако Мартин Кафлан с потрясающей воинственностью держал свое мнение при себе. Его так просто не проведешь.

— Мартин, о чем они говорили вчера? — как-то спросили его.

— Это, — ответил Мартин, помолчав, — секрет.

— Он слишком себе на уме, — рассудили его подчиненные. — Он позволяет себе говорить только на заседаниях комитета. Надо как-нибудь послушать его, когда он расслабится.

Смуглый был в восторге от газеты. Он регулярно брал ее в деревне.

— Вот, — проговорил он удовлетворенно, — на сей раз они напечатали речи. Теперь мы узнаем, что там говорит Мартин Кафлан.

Однако в газете не оказалось речи Мартина Кафлана. Каждый что-нибудь да сказал, кроме представителя «Золотого барка».

Смуглый расстроился.

— Не обращай внимания на газету, — сказал ему Мартин Кафлан. — Что в ней хорошего? Я с самого начала понял, что в ней есть течь.

Однако он чувствовал, что его люди разочарованы. Топнув ногой по палубе, он потребовал внимания и сказал:

— Господин председатель, джентльмены… смею думать. — Он помолчал. — По моему разумению, — продолжил он и опять замолчал. — Сегодня мы будем стоять тут. — Мартин Кафлан обвел берег затуманенным взглядом. — Прошу ваших предложений.

После этого он пробежался туда-сюда по палубе, с удовольствием потирая руки.

— Слишком он умный, — сказал один из мужчин. — Он думает, будто обманет нас своим притворством. Не получится.

Прежде чем началось следующее заседание комитета, Мартин Кафлан отвел секретаря в сторону. Секретарь был умным человеком, и члены комитета подумывали о назначении ему жалованья.

— Джон, — с непривычной для комитетчиков фамильярностью обратился к нему Мартин Кафлан, — я хочу, чтобы ты рассказал мне, как это делается.

— Что делается?

— Ну, речи; язык, слова, много слов.

Джон удивился. Потом его осенило.

— Знаешь, это заложено внутри человека.

— Что заложено внутри?

Джон помедлил, подумал, потом сказал:

— Талант.

Мартин Кафлан был поражен в самое сердце. Он понял, что в жизни есть нечто не доставшееся ему.

— А где можно получить этот талант? — спросил он после долгого молчания.

— Не знаю, — ответил его собеседник. — Он внутри.

— А, понятно, — повеселел Мартин Кафлан. — Джон, — признался он секретарю, — у меня он есть внутри. Там есть речь, великая речь. Но я не могу вытащить ее наружу.

— Наберись храбрости и хватай свой шанс. Встань. Посмотри всем в лицо. Когда ты сделаешь это, слова польются сами собой.

— Ты думаешь, Джон?

— Конечно.

Джон умел уговаривать, ведь это ему приходилось вселять уверенность, пробуждать надежду — и вытягивать жалованье.

— А газета, Джон? Если я найду слова, то они наверняка будут там. И их будут читать, чтобы понять, зачем я говорил их.

— Ах это, Мартин? — Джон похлопал его по плечу. — Все будет в порядке, старик. Оставь это мне. Голосуй за жалованье, и ты будешь выглядеть как нельзя лучше в газете.

— Спасибо, Джон. Я так и сделаю.

Когда наступил критический момент дебатов, Мартин Кафлан поднялся со своего места. Он подошел к столу, постучал по нему костяшками пальцев, призывая к тишине, поправил воротник кителя. Принял позу, которую репетировал на своем судне. Она напоминала позы великих ораторов, запечатленных в мраморе и бронзе.

Он оглядел помещение. Воцарилась гробовая тишина. Мужчины подались вперед, желая узнать, что скажет в этой критической ситуации вечно молчавший член комитета, их аудитория, не проронившая пока ни звука.