Останавливаюсь и смотрю в глаза Габриэль.

Прямо в глаза смерти.

Пальцы у нее переломаны, кости торчат наружу, кожа ободрана, и все же она бросается на меня с неиссякаемой яростью. Она будет ползти вперед, даже если ее тело развалится на куски.

Сирена вновь затихает, и ее сменяет лязг забора, на который вновь и вновь кидается Габриэль, нетерпеливо щелкая сломанными зубами. Однако глаза у нее еще прозрачные, как у недавно Возвратившейся. Она смотрит на меня так, словно я ее единственный шанс на спасение.

Мы поменялись местами: теперь на тропе, по которой Габриэль пришла в деревню, стою я, а она заточена по другую сторону ворот. Мне хочется спросить, кто она, откуда и чего от меня хочет. Почему судьба свела нас в этом месте.

Но потом она вскидывает голову, словно что-то учуяла, и бросается обратно в деревню — в туман, к моим друзьям и соседям. К добыче.

Гарри берет меня за руку и тянет за собой по тропе. Аргус вьется у нас под ногами, гавкая и рыча на Нечестивых, что раскачивают забор по обе стороны от нас. Однако я не схожу с места. Я хватаюсь немеющими пальцами за звенья железной сетки и сквозь утренний туман смотрю на наш дом.

— Это была она, — шепчу я.

Гарри тянет меня за руку, пытается увести от кровавой резни в тумане.

— Ты о чем, Мэри?

— Девушка, о которой я вчера говорила. — Я начинаю колотить по воротам, чтобы ощутить боль и хотя бы этим доказать себе, что еще жива. Габриэль. Пришелица. Все это началось из-за нее. Она стала причиной…

— Мэри, что ты несешь? — Голос у Гарри пронзительный, словно готовый лопнуть в любую минуту.

Я тоже как будто разваливаюсь на куски, внутри все разрывается.

— Ты что, не понимаешь? Это они сделали ее такой! Сестры во всем виноваты…

Гарри отрывает мои пальцы от забора и прижимает меня к себе.

— Это больше не имеет значения.

Я сопротивляюсь объятиям; в груди смешиваются ужас и злоба, меньше всего мне сейчас нужны его утешения.

— А может, и Стражи…

— Это неважно, Мэри, слышишь?! — Его голос рокочет у меня в груди, отдается во всем теле. — Что сделано, то сделано, сейчас не время строить догадки!

Я роняю голову. Знаю, не стоит на него давить, но успокоиться не могу.

— Это доказывает…

— Нет! — рявкает Гарри. Раздув ноздри, он делает глубокий вдох, закрывает глаза и качает головой. А потом уже спокойным и размеренным голосом продолжает: — Это ничего не доказывает. Мы знаем лишь то, что забор проломлен, Нечестивые вторглись в нашу деревню, а мы ничего не можем сделать.

Я оглядываюсь через плечо и вижу в деревне какое-то движение, но живые это или Нечестивые — не разобрать. Неясно даже, что там происходит: небольшое столкновение, сражение или настоящая война. Вроде бы я вновь различаю красный всполох, но, может, это разум играет со мной злые шутки. Говорит мне, что видеть.

Внезапно из тумана кто-то выбегает. Двое. Я инстинктивно отшатываюсь. Как же это получилось, что я стою в Лесу, по другую сторону забора, и боюсь того, что таится в моей родной деревне?

А потом двое подбегают ближе, и я узнаю хромую походку Трэвиса.

Тропа по другую сторону ворот довольно широкая, и мы вчетвером стоим на ней в ряд: я, Гарри, Трэвис и Кэсс. Туман начинает рассеиваться, и нам в полной мере открывается хаос происходящего в деревне.

Самое странное во вторжении Нечестивых — это полное отсутствие трупов на земле. Их либо съедают, либо они встают и пополняют вражеские ряды. Наши друзья и соседи гибнут десятками, чтобы потом подняться и убивать своих друзей и соседей.

Я стою между Гарри и Трэвисом. Кэсс по другую руку от Гарри. За нами, свернувшись калачиком на земле, лежит маленький Джейкоб. Я слышу, как дергается его тело: он изо всех сил сдерживает рыдания. Аргус то и дело подбегает к нему, тявкает и лижет его лицо. Но Джейкоб ничего не замечает, и тогда бедный пес прячет морду мне в ладонь и скулит.

Трэвис тихонько прикасается к моей руке тыльной стороной ладони. Мы незаметно сцепляем мизинцы, он берет меня за руку, и я чуть покачиваюсь от облегчения. Это простое прикосновение означает, что он цел. И что у нас все хорошо. Я прогоняю мысль, прокравшуюся вчера в мои сны: Трэвис никогда за мной не придет. Я ему не нужна.

Он начинает скользить большим пальцем по внутренней стороне моей руки, и вдруг все его тело каменеет: он нащупал белую веревку, теперь потрепанную и грязную. Веревку, которая вчера вечером навсегда связала меня с Гарри.

Трэвис отстраняется, и тут же меня пронзает боль, словно мне отрезали руку и на ее месте теперь лишь ноющая пустота.

Я хочу поговорить с ним, но слова не идут в голову, когда Гарри так близко и на наших глазах гибнет деревня.

— Как им помочь? — спрашивает Гарри.

Краем глаза я замечаю, как его пальцы то сжимают, то разжимают деревянную рукоять топора. В голосе те же отчаяние и безысходность, что наполняют каждого из нас.

Мы не двигаемся с места, стоим и молча смотрим, не в силах полностью осознать, что происходит: миру, который мы знали, пришел конец.

Конечно, это было неизбежно, но никому из нас не приходило в голову, что рано или поздно это действительно случится. Мы никогда об этом не задумывались. Да, забор проламывали и на нашей памяти; да, нас с рождения учили бояться Нечестивых, и мы боялись. Но после Возврата родилось уже несколько поколений людей. Мы уцелели. Наша деревня была доказательством того, что жизнь возможна даже под постоянной угрозой смерти.

А теперь ее не стало. Все, кого мы знали, все наши вещи и знакомые места все это исчезло.

Мертвые начинают бродить по деревне и подходят к воротам: видимо, им больше не на кого охотиться. День потихоньку идет на убыль, а мы все стоим и смотрим, как мертвецы собираются по другую сторону забора и пытаются его раскачать. Изредка доносятся крики уцелевших с платформ: они тщетно пытаются отвоевать деревню у Нечестивых.

Я начинаю узнавать тех, кто бьется в ворота. Некоторые из них мои соседи. Точнее, были ими. Друзья, одноклассники, их родители… Свежая кровь еще алеет на их одежде или течет изо рта.

Что же будет с людьми на платформах, которые сейчас борются с Нечестивыми? Понимают ли они, что своими действиями только подлили масла в огонь? Подняв лестницы раньше времени и не дав остальным забраться наверх, они создали себе новых врагов — теперь их сотни.

Через некоторое время Кэсс становится невмоготу: она садится рядом с Джейкобом, крепко его обнимает и начинает петь колыбельные, забывая и пропуская половину слов.

Ее голос утешает и меня. Он словно бы напоминает, что в этом мире еще есть что-то нормальное, человеческое. Даже когда все остальное летит к чертям.