– Вижу. Принять влево! – уже не прячась, не таясь, он принялся понукать и без того идущего быстрым темпом коня. – Гик-гик-гик!

Боги забыли про них, а заходящее солнце сыграло злую шутку, проявив на фоне своего захода кавалькаду из трех силуэтов, отличных от унылого пейзажа вечерней степи.

– Всем не уйти! Расходимся в стороны. Ставр, когда оторвешься, положишь лошадь в траву. Затаишься, схоронишься, может, не заметят, – выкрикнул Тихомир.

– Не-ет!

– Это приказ! Ночью просочишься к нашим. В стороны-ы! Гик-гик-гик!

Протяжный свист подбодрил шедших галопом лошадей.

Пригнувшись к гривам, русичи, наяривая пятками бока лошадей, рассыпались по степи, лучами расходясь друг от друга, в надежде раздергать погоню, уйти от преследователей, отрезавших им путь к реке. Бешеная скачка, хлопья пены, падающие с лошадиных морд, мокрые крупы животных. Лошадей не жалели, сжигали им легкие. И это только для того, чтоб потерялся след молодого Ставра.

Погоня отстала, но кочевники с упорством гнали добычу, загоняя ее в силки, понимая, что лошади урусов не столь выносливы, как их тихоходы, хоть и обладают высокой статью и скоростью передвижения.

Усталый конь сдавал позиции, Тихомир выжал из него все что смог, но, оторвавшись от преследования, уже знал, что не выйти ему из степи. Вдалеке была видна полоска леса, примыкавшая к реке, но для него она была недосягаема. Конь вот-вот падет и больше не встанет на ноги. Позади слышен топот копыт. Пройдет совсем немного времени, и степняки нагонят его. Тихомир соскочил с обессиленного животного, сорвал щит с петли на крюке седла, ладонью ударил по мокрому от пота крупу животного.

– Гуляй, Красун! – добавил тихо про себя. – Стало быть, не увидимся больше в этой жизни.

Сорвавшийся с места конь, почувствовав легкость, освободившись от седока, заржал, будто понимая весь трагизм положения хозяина. Отбежав метров тридцать, присел на задние ноги, поведя голову в сторону хозяина, скосил глаз на него, припал на передние ноги, лег на бок, растворившись в ковылях. Тихомир, одетый в маскхалат, большими прыжками отбежал в сторону оставленного следа, присел, положил рядом с коленом взведенный самострел, пристроил поудобнее щит. Достав из колчана стрелу, наложил ее на лук, зацепил кольцом тетиву, сидел, ожидая рассыпавшихся неводом по полю врагов; их гортанные выкрики раздавались все ближе и ближе. Обострившиеся, как у загнанного зверя, чувства подсказали, сеть мимо не пройдет, его заметят и попытаются полонить. Тихомир поднялся, отставил ногу в упоре, пустил стрелу в ближайшего к нему врага. Потянул из колчана следующую стрелу, наложил на лук, выстрелил в соседа. Ответом были разъяренные крики кочевников. Еще стрела. Пол-оборота вправо. Очередная стрела срывается с тетивы, попадая в щит. Левую руку обожгло, острая боль и онемение конечности, а к самому Тихомиру на полном скаку мчатся сразу трое половцев, размахивая над головой кривыми клинками. Отбросив бесполезный лук, наклонился, подхватил арбалет, в упор разрядил его во врага, подскочившего первым. Противник тяжелым мешком свалился под копыта своей лошади, собою притормозив следовавщих за ним соплеменников. Здоровой рукой русич извлек из кармана разгрузки метательную звезду, шагнул навстречу загонщикам, не глядя на поднятые над их головой сабли, бросил ее в лицо ближайшему, молодому, безусому выродку. В спешке следующей звездой ссадил с коня соседа. Услышал свист над головой, почувствовал, как волосяной аркан стянул плечи, сильный рывок опрокинул тело на спину. От боли в раненом плече на миг потерял сознание, между тем как его тащили по полю. Жесткие листья ковыля царапали лицо, а рядом с телом, тащившимся на аркане, с визгом и победными криками проносились конные вороги.

– У-у-у! Алга-а-а! Алга!

Колчан со сломанными в нем стрелами давно был сорван с пояса, сабля цеплялась за мелкий кустарник. От боли хотелось завыть, присоединиться к вою кочевников. Тихомир подтянул правую ногу к животу, рывком вытащил засапожный нож и, изгольнувшись, полоснул острым, как бритва, клинком по волосяной веревке. Освободившись и перекатившись, встал на колено, отбросил ненужный теперь нож, левая рука висела плетью, выхватил из ножен саблю, вонзил ее острием в стерню. Поднявшись на обе ноги, ожидая возвращения промчавшихся мимо степняков, почувствовал, как вместе с кровью, выходившей из раны, уходят силы. Услышал топот с обеих сторон от себя и теперь уже знакомый свист, ухватив саблю, срубил арканы в полете. Толчки в спину принесли мгновенную боль и красную кровавую пелену в глаза. Ноги подломились в коленях, на тело навалилась темнота.

Тихомир лежал, раскинув руки в стороны, сжимая в одной из них свою саблю, выкованную для него его родичем Туробоем. Из спины, пробив разгрузку и кольчугу, торчало оперение двух стрел. Тихомир был мертв. Над степью повисли сумерки, солнце скрылось за горизонт.

В этот день русичи княжества Киевского отмечают праздником Ярилин день.

В большой, поставленной в центре кипчакского стана юрте собрались старейшины куреней, их было четырнадцать. Убеленные сединой, со складками морщин на обожженных солнцем лицах, они полукругом стояли перед очагом, открытый огонь в котором языками пламени пожирал древесину. За жаровней, на возвышенности, укрытой коврами и шкурами диких животных, сидел крепкий, еще не старый мужчина в богато отделанной кусками меха одежде. Спокойным, полным достоинства взглядом он смотрел на склонившегося в поклоне одного из куренных, всем своим видом оправдывая имя, данное ему. Селюк значило спокойный, уравновешенный.

Хан Селюк, даже наказывая нерадивых, провинившихся соплеменников, никогда не повышал голоса до крика, считая это ниже своего достоинства. Родичи воспринимали это как недостаток, признак смешения крови отца нынешнего хана с женщиной из далеких северных племен, взятой за необычную для степей красоту в жены и родившей старому хану такого сына.

– Говори, Соглук-оба, – спокойно промолвил хан, обращаясь к старейшине. – Что нам принес степной ветер ушедшего дня? Что готовит утро дня завтрашнего?

– Великий хан, мои воины ходили разведать брод и реку, о которых нам поведали кочевавшие в этих землях до нас печенеги. Сотня воинов одного из моих аилов из леса на нашей стороне реки наблюдала за урусами в деревянной крепости, охраняющей проход на другой берег. Два десятка родичей, во главе с Иналом, переплыли реку на построенном печенегами из надутых бурдюков большом древесном щите, скрепленном арканами. Переплыли за пять стрелищ от крепости вниз по реке. Тебе уже докладывали, что противоположный берег крутой и высокий?

– Я знаю об этом, говори.

– По арканам они влезли на эти кручи и ушли осмотреться. С тех пор о них нет никаких вестей. Я не знаю, живы ли они…

Хан скосил взгляд в сторону, туда, где в темном углу внизу возвышенности сидела, поджав ноги калачом, грязная, одетая в лохмотья с пришитыми к ним железными бляшками седая, старая женщина, взгляд которой бездумно уперся в горящий костер внутри юрты. Хан всегда держал ее под рукой, дабы иметь возможность вопрошать духов по тупиковым вопросам. Шаманка Арюжак жила при ханской юрте еще у отца Селюка. Может, тогда она и была красавицей, как трактовалось ее имя, но не будь она колдуньей, над нею теперешней можно было бы только посмеяться.